Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

расписку лично полковнику Янчису, одному из командиров дуловского войска, выдвинутого теперь непосредственно на боевые позиции.

Когда Чарышев явился к Дулову с распиской от Янчиса, тот заметно обрадовался, много и красиво говорил о будущем России, ходил по кабинету медленно и гордо, лицу придал особую значительность: брови нахмурены, уголки губ – скорбно книзу, скулы замерли желваками решимости и гнева.

Потом остановился напротив Чарышева, положил ему руку на плечо и сказал:

– Мои люди слыхали, будто большевики маленько перестают тебе верить. До тебя не доходило?

Суворин и Чарышев только вчера сами пустили этот слушок по Джеркуту: какой-то неизвестный обмолвился на базаре, в крытом мясном ряду, тихим шепотком – и пошло…

Чарышев удовлетворенно подумал: «Точно сработали». Ответил, пытаясь усмешкой скрыть страх:

– Не может быть. Они мне верят. как себе.

Роль свою Чарышев разыгрывал точно и тонко.

Дулов покачал головой:

– Ты ошибаешься, Касемхан. Возвращаться в Джеркут тебе не следует. Оставайся у меня – ждать теперь недолго, совсем недолго. Недельку-две осталось ждать.

Чарышев никак не изменился в лице, только почувствовал в себе тихую отчаянную ненависть. Поднялся:

– Да поможет Вллах!

– Куда ты?

– К родичам, в Кульбу.

– Не надо. Оставайся у меня – вместе ждать будем. – Дулов сказал это беспокойно, наверное, досадуя, что проговорился о сроке.

Чарышев понял это. Понял он, что все вступает в заключительную фазу и что каждый необдуманный шаг сейчас грозит ему смертью, а он – единственный теперь, кто знает о начале, которое должно быть через неделю или две.

– Как скажешь, атаман, – улыбнулся Чарышев, – как скажешь. Если нельзя к родичам в Кульбу – может, не веришь мне в чем… Так на нет и суда нет – останусь у тебя.

Человек, делающий черное дело, не верит окружающим так же, как не верит и самому себе. Но в то же время он обязан во имя успеха своего дела казаться доброжелательным, уверенным и непоколебимо спокойным.

Дулов, побледнев от враз захлестнувших его подозрений, сменил спокойный шаг на быструю пробежку из угла в угол.

Потом взял маленькую китайскую визитную карточку и сказал:

– Я тебе верю. Езжай. Как доедешь – вот это передашь.

И он написал бисерным почерком своим на визитной карточке: «Отец Падарин! Предъявитель сего из Джеркута – наш человек. Помогите ему во всех делах».

К «отцу Падарину» в Кульбу Чарышев не поехал. Туда ему никак нельзя было ехать, потому что никакого «отца Падарина», как он знал, не было. Вместо «отца Падарина» была дуловская контрразведка, а текст на китайской визитной карточке «помогите во всех делах» означал: «задержите подателя этой бумаги».

Чарышев вернулся в Джеркут, вызвал к себе Нехорошко и попросил его немедленно сообщить Дулову – от себя лично, от Нехорошко, – что он, Чарышев, не доехал до Кульбы, узнав, что среди его людей оказался предатель, который может испортить все дело и выдать ЧК участников готовящегося вооруженного восстания.

Нехорошко заволновался, стал выпытывать у Чарышева:

«А как я?.. А что грозит мне?..»

– Вам – ничего. Вас я один знаю. Да и потом, вы что – не готовы погибнуть во имя нашего общего дела?!

– Да нет, в общем-то, конечно, что же тут и говорить, но, может быть… – ответил Нехорошко и снова, как тогда – в первый день, почувствовал испарину у висков.

– Ну и хорошо, – сказал Чарышев, закуривая, – рад слышать. Давайте-ка садитесь и пишите письмо атаману.

И Нехорошко спросил:

– А что писать-то?

Чарышев облегченно вздохнул. Этот маленький бой он выиграл, причем довольно легко выиграл, на трусости своего контрагента, а от человечка по фамилии Нехорошко в значительной степени мог зависеть успех или провал главного боя, который еще предстоял.

– Пишите атаману вот что, – сказал Чарышев. – «К. Ч., несмотря на сложную обстановку, на наличие в наших рядах провокатора, рискуя жизнью, вернулся сюда, чтобы лично изобличить предателя и уничтожить его, а затем снова уйти за кордон, к Вам, накануне общего, нашего и Вашего, выступления…»

Чарышев подождал, пока Нехорошко кончит писать, а потом, отвернувшись, добавил:

– Ну и прибавьте там еще что-нибудь про героизм и про самоотверженность. Не мне вам это про себя диктовать.

Письмо было отправлено с Ходжаровым атаману. Нехорошко лег в холодную постель и долго дышал себе на грудь, чтобы унять частую дрожь, а Чарышев дворами пошел к Суворину. Там уже был и Данилов из РВС.

Чекисты молчали и курили. Говорить было не о чем – только что пришел приказ: казнить кровавого палача Дулова, врага трудового народа, повинного в тысячах убийств и замышляющего еще многие тысячи убийств во имя бредовой идеи своей.

Была создана боевая группа в составе чекистов Касемхана Чарышева, Махмуда Ходжарова, Кудука и Мукая Байсымовых, Юсупа Казырова и специальных курьеров – братьев Азиза и Насыра Ушурбаевых.

Той же ночью осунувшийся за эти недели Чарышев увел с собой за кордон четырех чекистов, а Азиз и Насыр Ушурбаевы уходили жить, до особого приказа, на маленькую заброшенную мызу пастухов в предгорьях, неподалеку от границы, – чтоб ни одна душа их не видела.

Утром ЧК арестовала – как было объявлено – группу заговорщиков в составе Нехорошко, братьев «изменника» Касемхана Чарышева – Аббаса и Батырхана, милиционеров-«предателей» Розмаметова, Корнева и Жунусова. «Преступная группа» скрывшегося Чарышева была объявлена вне закона.

Операция по уничтожению Дулова вступала в свою последнюю стадию.

Пробравшиеся ночью в Суйран Чарышев и его люди поселились в самой дальней, маленькой комнатушке караван-сарая «Лянга», который располагался неподалеку от крепостных стен, обносивших центр Суйрана.

Первые три дня братья Байсымовы несколько раз выходили на разведку – бродили вблизи крепости Дулова, слушали разговоры, присматривались, что к чему.

Атаман, по слухам, был болен и лежал в своем кабинете.

На третий день, поздно ночью, на связь к Чарышеву пришел Азиз Ушурбаев – семнадцатилетний чекист, тот самый, который до поры жил вместе со своим старшим братом на пастушеской мызе.

Чарышев долго раздумывал: стоит ли его отправлять обратно в Джеркут. Никакой информации он передать Суворину не мог, а доложить о выполнении задания – тем более. Поэтому, решив, что лишний человек в самый последний момент может оказаться особенно нужным, он оставил Азиза при себе.

В комнатушке было душно, окна здесь не было. Чекисты во дворе караван-сарая не показывались, и к ним никто не заглядывал; хозяин постоялого двора был предупрежден, что в комнате – тяжелобольной человек.

А дни шли. Можно было предполагать, что Дулов и не болен вовсе; можно было предполагать, что он, запершись в своем штабе, заканчивает последние приготовления перед началом наступления на Советскую Россию.

Это предположение, в конце концов, оказалось истинным. Об этом и было сказано чекисту Насыру Ушурбаеву – последнему из группы Чарышева. Суворин написал