Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

В красном уголке заводика – большие транспаранты «Да здравствует наша родная Советская армия!» и «Слава гениальному полководцу, вдохновителю и организатору всех наших побед товарищу Сталину!» Народ собирался не сразу, и к каждому входящему подходил Мефодьев из месткома и спрашивал:

– Слушай, на могилу Толстого в Ясную Поляну хочешь? Десять рублей в оба конца?

Почти каждый хотел поехать на могилу Льва Толстого, и тогда Мефодьев доставал из драного дерматинового портфеля большой лист бумаги, разграфленный таким образом, что в крайнем правом углу только подпись поставить напротив цифры 10. Когда таких подписей собралось больше сорока, Мефодьев спрятал лист бумаги в портфель и отправился к Ненахову. Тот быстро просмотрел листок, похвалил Мефодьева:

– Молодцом, хорошо сработал, да ты не бледней, не бледней, чудо, все равно тебе, если по указу идти, уже четвертак обеспечен, так что выше голову! Вторую бумажку заготовил?

Мефодьев протянул Ненахову и вторую бумажку, на которой было напечатано: «Директору Яснополянского музея. Просим Вас оказать содействие в проведении экскурсии для рабочих – передовиков производства нашего завода. Директор завода С. Иванов».

– Вернулся? – спросил Ненахов, поправляя грамматическую ошибку.

– Сияет, – ответил Мефодьев.

Ненахов поднялся и пошел к Иванову. Тот сидел за столом сияющий и гордый.

– Ага, Вася, – сказал он, – наша взяла! Есть правда, только мы драться за нее не умеем.

И он положил на стол требование на фондируемые материалы, подписанное заместителем министра.

– Вот это да! – сказал Ненахов. – Молодец, Степан, прямо герой – одно слово. Такого у нас еще не было, клянусь. Ну, с победой.

Он проглядел бумагу, поцыкал восхищенно языком и сказал:

– Честное слово – герой. На-ка, – не глядя на Иванова, а продолжая разглядывать принесенный им документ, попросил он, – подмахни, тут рабочий класс к Толстому на поклон едет, просьбу подпиши и количество людей, сдавших деньги.

Иванов проглядел, материалы, поданные ему Ненаховым, подписал их и продолжал разгоряченно, радостно говорить:

– Слушай, милейший мужик этот замминистра, наш человек, я прямо влюбился. Трудно ему – во! Со всех сторон теребят, а его понять тоже надо, не Бог, откуда всем дашь? Нам – дал. В случае чего, говорит, прямо ко мне. Ясно?!

Ненахов снова недоумевающе-восторженно покачал головой и сказал:

– Давай иди в ленинскую комнату, тут тебе телефон не даст поработать, тезисы я тебе подготовил, просмотришь.

– Спасибо.

– Машинку я твою возьму на десять минут, моя что-то забарахлила.

– Бери, о чем разговор. – И Иванов первым вышел из кабинета. Следом за ним, неся на руках громадный ундервуд, вышел Ненахов.

У себя он запер дверь, осмотрел лист бумаги и прочертил новые графы – в крайней левой стороне напечатал на машинке против каждой росписи полностью фамилию, имя и отчество расписавшегося в желании поехать в Ясную Поляну рабочего, в следующей графе, там, где всюду стояла цифра десять, к каждой уже заранее напечатанной на машинке цифре десять впечатал еще по одной, а то и по две цифре, так что вышло где 105, где 100, а где 610, а где и 1075 рублей, а сверху аккуратненько напечатал на директорской машинке: «Выплата сверхурочных рабочим завода за февраль месяц». А внизу сделал подпись – опять-таки на машинке: «Директор з-да С. Иванов». Бумажка, на которой администрация Ясной Поляны уведомлялась о приезде группы рабочих завода на экскурсию, была им сожжена, пепел выброшен на улицу, а машинка, пока Иванов заканчивал тезисы доклада в ленинской комнате, была поставлена на его стол в его кабинет. После Ненахов запечатал ведомость «на получение сверхурочных денег рабочими завода» вместе с маленькой анонимочкой в конверт, написал на нем адрес районной прокуратуры и спрятал конверт в нагрудный карман.

– Теперь месяцочек-другой погодим – и с приветом, товарищ Иванов. И фондам твоим привет, и замминистру тоже!

Новеллы

Казнь атамана

Растянувшись на многие десятки верст по измученным дорогам России, армия Дулова отступала под натиском красных войск все дальше и дальше к монгольской границе. По ночам в городах, где останавливался штаб атамана, сухо пощелкивали выстрелы: шли расстрелы большевиков – вместе с семьями.

Атаман ночами спал плохо, его мучили дурные сновидения. От этого ломило затылок и – приступами – начинались легкие головокружения. Он помногу курил; зажигал свечу и, поднявшись на локти, перечитывал Достоевского.

Много и трудно плакал. Шептал нежные слова о России, считал выстрелы. Если было мало, меньше тридцати, – гневался и утром страдал мигренью.

Выговаривал своим контрразведчикам:

– Тылы, тылы-с оставляем, господа, а вы милосердствуете, словно барышни. Грех, знаю, что грех. Да – свят грех прощен будет. И не нам зачтется – потомству… А оно благодарно будет отцам своим.

Контрразведчики, усталые люди с красными от бессонницы глазами, молча уходили из кабинета атамана. В такие дни расстрелы продолжались круглые сутки.

Тогда в городе воцарялся молчаливый ужас. Только была слышна далекая канонада да куры вздымались в небо белоперыми облачками и ошалело кричали.

Дулов, сидя за столом, быстро считал выстрелы, вроде бы успокаивался на немного – мигрень отходила, и, откушав черного чая с молоком без сахара, он отправлялся на дневной отдых. Спал Дулов, как ребенок, – на боку, подложив под щеку сложенную щепоткой ладонь. Руки у него были маленькие, красивые, только вот с рыжими веснушками и белыми стоячими волосками.

Снился в такие дни ему один и тот же сон – он даже в дневнике это записывал, – будто дождь хлещет, тепло, по полю бегают черные быки, но только поле не черноземное, а выложенное иконами, и лики святых белым мелком эдак аккуратненько крест-накрест зачеркнуты.

А потом быки эти вроде бы и не быками делаются, а все на одно лицо: как аптекарь Ценципер. Его Дулов сам вешал на Покров день. Скучный вышел праздник, веселья не было, ну и решили пошутить. Вешал он Ценципера долго не потому, что не умел, а оттого, что аптекарь кричал уж больно забавно.

…В одном из первых советских военных справочников об атамане Дулове сказано, что он, полковник Генштаба и атаман казачьего войска, в феврале 1921 года убит сослуживцами в своем штабе.

Сейчас пришло время рассказать правду о том, как закончил свою жизнь кровавый атаман…

В середине двадцатого года в Париже было заметно особое оживление. Здесь, в центре антисоветской Антанты, был закончен – по своим размахам грандиозный – план уничтожения ленинской Совдепии.

Веревочка, столько раз рвавшаяся, была наконец связана в петлю. Опытные журналисты и скептики-политики считали, что «карта» господина Ленина бита и дни республики сочтены. Войска белой Польши, барона Унгерна, бандиты Антонова, атамана Дулова, генерала Молчанова, атамана Семенова, окружавшие Россию по