Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

– Подождать?

Но Иванов уже не слышал этого вопроса Гуссо, он стучался кулаками в дверь ресторана, а швейцар – новый, не тот, что был вчера, отрицательно качал головой и что-то говорил, видимо, мол, все уже кончилось.

– Да там меня певица ваша ждет, Виола! Виола меня там ждет! Швейцар снова покачал головой, и ушел в глубь мраморного вестибюля, и начал выключать свет.

Весь следующий день Иванов ходил по заводику, присматривался к тому, что делали люди, во время обеденного перерыва подсел к рабочим и, угостив всех «Казбеком», завел неторопливый разговор:

– Ну как тут у вас?

Рабочие переглянулись, один ответил:

– Работаем…

– Да это я вижу…

– Час за станком, пять часов – кури. Металла не дают.

– Оборона, куда попрешь. Там металл нужен.

– А заработки? – поинтересовался Иванов.

Рабочие молча переглянулись, ничего не ответили.

– А?

Один из пожилых поглядел на геройскую звездочку Иванова и ответил:

– Хорошие заработки, претензий никаких не имеем. Всем довольны.

Молодой парень буркнул:

– Довольны-то довольны, а расценки снова занизили.

Старик оборвал его:

– Значит, надо, если занизили.

И – снова все замолчали, поглядывая куда-то через голову нового директора.

Иванов обернулся: за его спиной стоял Ненахов и покуривал «Норд», глубоко затягиваясь, осторожно стряхивая пепел мизинцем.

В кабинете у Иванова он сказал:

– Степан Иванович, понимаешь, штука какая, если мы завтра фонд не выколотим – рабочий класс под аванс шиш получит. Банк есть банк, ему на рабочий класс с прибором болтить, а нам людям в глаза смотреть совестно: наши люди-то, советские.

– А где эти самые фонды выбьешь?

Ненахов поднял глаза к потолку и сказал, вздохнув:

– Только там.

И пока целый день с утра и до вечера Иванов ходил в большом сером здании от человека к человеку, из кабинета в кабинет, выпрашивая, где резолюции, где просто совета, где улыбаясь, а где покрикивая; в Томилино, на даче у Ненахова – большой, за забором, с колонночками и многочисленными верандочками, на втором этаже собрались в большой комнате, возле теплой, красиво сложенной изразцовой печки, трое: Гуссо, Мефодьев и Ненахов. Закусывали коньячок чем бог послал – огурчиками, своими помидорчиками, семужкой, икоркой и вареной картошечкой.

Ненахов, улыбаясь своей жалостливой, доброй улыбкой, продолжал говорить:

– Вишь, что хорошо, что он от нас – в кабак. Значит, живой человек, а не какая там мумия. Зря только, Гусь, ты уехал. Дождаться надо было. Посмотреть – чего он так торопился. Помог бы – ты у нас по кабакам главный человек.

– Зря навязываться – тоже не совсем резонно, Вася. Ну ладно, это ля-ля. Не в этом, как говорится, суть вопроса. Будем!

Все твое выпили, и Ненахов продолжал:

– Солдафон сегодня понюхает пороху, помается, черта с два он фонды выбьет, сверх головы не прыгнешь. Значит, начнем его осторожно готовить, на условия жизни рабочего класса замыкать, то-сё соберемся, выпьем, поговорим.

– В «Гранд» или «Метрополь»? – спросил Мефодьев.

– Тебе только шиковать, – сказал Ненахов. – К чему? У меня дома, в городской берложке. Ничего, ничего, я боялся худшего, этот Ваня будет делать наше дело.

Когда окна в большом сером доме, где помещались всяческие хозы, снабы, планы и сбыты, погасли, Иванов поехал в Текстильщики и часа три бродил среди домов, разительно похожих один на другой. Он поднимался по лестницам, приглядывался к дверям квартир, спугивал парочки, которые примостились на подоконниках и молчаливо-исступленно обнимались, натыкался в темноте на помойные ведра, в те годы хулиганы практиковались на том, что выворачивали лампочки в подъездах, лампочки на рынке шли как дефицит, но квартиру Виолы все-таки нашел. Он долго стучался, но никто ему не отвечал, а потом из соседних дверей показалась голова старухи.

– Чего барабаните? – спросила она. – Уехала она. Ездит она, ездит, ясно? На кой квартиры-то таким давать? Птахи-перептахи.

– А куда?

– Так ляд ее знает.

Поздним вечером, сидя па кухне у Зии, Иванов, ковыряясь вилкой в макаронах, рассказывал ему:

– Тот на совещании, этот не может без визы замзава, а замзав не может без резолюции помнача, а помнача не будет сегодня и завтра, потому что пишет начу выступление, а нач без своего пома не принимает. Бюрократы чертовы.

– Слушай, вот почему нас, кавказцев, называют горячими? Ты – горячий, а не я, Азербайджан. Дурачок, у нас бюрократии-то еще нет. Не-ет! И в этом наша беда, да, да, ты носом искры не пускай. Бюрократия – это точно налаженный, сработанный аппарат, который безотказно служит тому, кто его создал. Так вот, беда нашей пролетарской диктатуры заключается в том, что у нас еще нет организованной, сработавшейся бюрократии. У нас этому слову не тот смысл придали. Не тот смысл. Бюро – «стол» значит по-французски. А у нас люди за столами не сидят, а все по совещаниям прыгают, им за столами скучно, натуры-то до впечатлений жадные.

Зия засмеялся. Спросил:

– Еще макарон хочешь?

– Нет. Спасибо.

– А звезда где?

– В кармане.

– Это почему?

– Так…

– И ходил за фондами за этими самыми без звезды?

– Я не спекулянт. Я хочу, чтоб было и равенство – обязательны не только братство и свобода. Равенство. Героев мало по званию, а ты фронт прошел, знаешь – каждый должен был бы с такой звездочкой вернуться оттуда, если прошел из России до Германии.

– Ты что, слушай, идеалист или прагматик какой?

– Я прожженный марксист, Зия, прожженный. Посему – она у меня в кармане, – он постучал себя ладонью по груди, – а не здесь.

Февраль 1952-го

Иванов сидел в кабинете у Василия Семеновича и с жаром, размахивая руками, говорил:

– Значит, формулирую: во-первых, из того фонда зарплаты, который у меня есть, я могу, как говорится, оперативно, распоряжаясь ею, сократить число рабочих – бездельников десяток есть чистых, отсюда – остальным денег даю больше, стимул. Во-вторых, если вы позволите мне самому распоряжаться полученными мною фондами, я дам продукции примерно на семь процентов больше, чем даю. Что это такое? Это – по Ленину – прямое повышение производительности труда.

– Это ты, Степан Иванович, маленько от земли оторвался. Ты ж не частный предприниматель.

– А я, между прочим, хочу в ЦК писать – пора термину «капиталистическое предпринимательство» противопоставить – социалистическое.

Василий Семенович одернул защитный френч, поулыбался со значением и сказал:

– Фантазер ты, дружище, фантазер. Ну, держи, – он протянул Иванову руку, – заходи на следующей неделе, будем утрясать фонды.

Ненахов отпер дверь квартиры. Жил он в старом доме, в громадной коммунальной квартире. Он пропустил перед собой Иванова и Гуссо. Включил свет – мутный, освещающий большие шкафы, сундуки, ящики, стоявшие возле дверей, дверей было много, по большому коридору на маленьком велосипеде катался мальчишка, а его подталкивала сзади простоволосая девчушка,