Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

окнами непроглядная темень, огоньки расплывчаты: моросит дождь, – а здесь тепло, уютно, все друг другу друзья и никому ни до кого нет дела.

– Я оправдываться могу, когда не прав, – жарко говорил Иванов, – а если прав – ну не могу, пойми! На кой хрен тогда нам все, если правому надо оправдываться?

– Тут не тебе надо было оправдываться, здесь коллектив должен был разобраться.

– Коллектив, – передразнил его Иванов, – если мы стремимся жить коллективом, тогда отчего главная задача – обеспечить каждую семью отдельной квартирой? Коллектив – это когда воевать, или пожар тушить, или строить. А если коллектив будет лезть ко мне в постель – тогда это как назвать?

– Не перегибай, не перегибай…

– В сорок четвертом ты говорил честнее.

– Сейчас не война, – жестко ответил Буниятов, – головой варишь или как?

Он обернулся, поглядел, кто сидел за соседними столиками, потом придвинулся к Иванову и сказал:

– Слушай, Степан, ты сейчас спрячь обиду в кобуру, придет время, выпалишь. А болтать – не болтай, ни к чему это сейчас. Я-то знаю тебя, а другой…

– Э, хрен с ним… Грузчиком устроюсь, прокормлюсь.

Буниятов внимательно посмотрел в лицо друга: оно пошло красными пятнами.

– Степан, не лезь в бутылку. Хлопать дверью и уходить с парткома – свинство, как бы тебя ни за черта потянули туда. Мы все считаем, что все и всё должны понимать за нас. Тогда зачем Бог дал нам язык? Надо было объяснить людям – что к чему.

– Говорить им, что она – сука, а я – хороший? А она им скажет, что я – сволочь, а она – хорошая. А ты видал когда-нибудь, чтоб на персональном деле защитили мужика? Мы все злодеи, все. Всё понимаем, Зия, все, а – всё равно друг друга топим, этика у нас такая, этика!

В гардеробе уже было пусто, и, когда швейцар надевал шинель с погонами на Буниятова и шинель без погон на Иванова, в фойе спустилась певица. Иванов подошел к ней и сказал:

– Вы не позволите вас отвезти домой?

– Позволю, – ответила женщина и улыбнулась ему.

Буниятов кликнул ему с порога:

– Большой ключ – верхний, и не греми, мне завтра к восьми просыпаться.

Он улыбнулся женщине и ушел.

Иванов сказал:

– Я сейчас наверх смотаю – одна минуточка.

– Зачем?

– Ну, сейчас. Подождите, а?

И он ринулся вверх.

– Виолочка, – сказал швейцар, – герой. Поимей в виду и нас, если что к чему и оформление.

Женщина зевнула, засмеялась и сказала:

– Дядя Петя, а вот если вам сбрить усы, вы будете похожи на Утесова.

Иванов прибежал, держа в руках несколько бутылок шампанского, коробки конфет, кульки с апельсинами.

– Вот, – сказал он и протянул все это женщине, – это вам.

Они вышли на дождливую Манежную площадь. Несколько «побед» стояло у входа. Один из шоферов открыл дверцу.

– Нет, – сказал Иванов, – я повезу вас домой на ЗИС-110.

И он повел ее вокруг гостиницы, к «Метрополю», там нашел ЗИС-110, женщина смеялась, и лицо ее под дождем было милым, но, когда она садилась в большую машину, Иванов увидел на ней ботики – ну точно такие, как были у тех женщин, что повыскакивали из прорабовской комнаты, когда Галя устроила истерику.

Иванов откинулся в угол, спросил – другим, не то что минуту назад, когда они, смеясь, шли под дождем, – голосом:

– Куда?

– В Текстильщики, – засмеялась она, – это край света.

Они вошли к ней в комнату. Она включила свет: дом еще не был обжит – под потолком висела лампочка без абажура, в углу стояла узенькая, девичья кровать, возле окна – стол с нотами, а поверх нот – гитара.

– Куда все это класть? – спросил Иванов.

– На пол. Мы всегда на полу пируем.

Она принесла газету, расстелила ее на полу, и Иванов поставил на газету бутылки, конфеты и апельсины. Апельсины все время съезжали с газеты на дощатый пол, а Иванов то и дело поправлял, чтобы они были на газете, а не на полу, и не видел, как за ним наблюдает женщина.

Она тихонько засмеялась и сказала:

– Давайте же знакомиться. Меня зовут Виола.

– А меня зовут Иванов.

– Иванов? Здорово. А по имени?

– По имени меня зовут только друзья.

Он говорил жестко, не глядя на Виолу, и было ему противно, что он приехал сюда и из-за этих проклятых ботиков, которые снова все всколыхнули в нем, и из-за того, что ему казалось, будто выглядит со стороны смешным, и из-за того, что не знал, о чем говорить с этой красивой Виолой, которая сегодня пела, ей все аплодировали, и она была как недоступная царица, а сейчас он сидит у нее на полу, а стул только один, да и тот колченогий, и эти проклятые апельсины то и дело скатываются с газеты на доски, прокрашенные красной масляной краской.

Виола села рядом с ним и потрогала его звезду.

– Вы герой?

– Какой я герой? Дерьмо я, а не герой.

Он открыл шампанское, налил в стаканы белую пупырчатую жидкость и, молча чокнувшись с Виолой, выпил.

– Ну? – спросил он. – Что дальше?

Она поднялась с пола, взяла гитару, запела. После того как она кончила петь, он спросил ее:

– Я просил разрешения довезти вас до дому. Почему я у вас в доме? Почему вы позволили мне прийти к вам?

– Наверное, вы просто помогали мне дотащить ваши подарки.

– Нет. Я пришел сюда, чтобы спать с вами.

– Кто вас обидел?

– Выключи свет.

Виола подошла к выключателю, повернула его, лампочка погасла, на мгновение сделалось мучительно, непроглядно темно, а потом в окна вполз серый, только чуть-чуть брезжущий рассвет.

Иванов подошел к Виоле, взял ее за плечи, грубо притянул к себе.

Она сказала:

– Вы думаете, я попрошу обычное «не надо»? Просто очень опротивело скотство, а вы мне казались таким добрым… Сказочники очень злые люди: они всегда описывают великанов добрыми героями.

– Ты веришь сказкам?

– Чему же тогда еще верить?

– Я сейчас, – сказал он и вышел в прихожую, там быстро надел шинель, отпер дверь и бросился по лестнице вниз.

С Буниятовым он столкнулся в дверях. Зия сказал:

– Завтрак на столе. Адрес под тарелкой со шпротами. Придешь по этому адресу к Василию Семеновичу. Он ждет тебя к трем. Слушай, тебя изжога не мучила, а?

Иванов усмехнулся, прижался спиной к стене и сказал:

– В Текстильщиках все дома – новостройки, как найти – не знаю.

Кабинет у Василия Семеновича большой, полуноменклатурный. До полной номенклатурности не хватает вертушки, а так три телефона на тумбочке имеются – два черных и один белый. Белый – это внутренний, чтоб вызывать своих сотрудников сухим и очень деловитым голосом, отрывисто, держа мембрану трубки далеко от