Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Витек начертил на асфальте новые классики с большим «огнем» и начал скакать первым. Он великолепно скакал – и «квадратиком», и «змейкой», и «через раз», и «вслепую». Он лучше всех играл в «штандер» и никогда не мазал мячом, если целился в проигравшего. Он был единственный из нас, кто не обижал девчонок и не скрывал, что влюблен в Алку Блат. Вообще, Алка была не по годам серьезным человеком и знала всю правду о семейной жизни. Когда я сказал ей, что у вождей нет пиписек, она хохотала до слез.
– Вот что, – шепнула она, подойдя к нам. – Но дайте честное октябрятское, что никому не скажете.
Мы дали честное октябрятское.
– Мне стало известно, – сказала она, – откуда берутся дети. Они рождаются.
– Это понятно, – сказал Витек. – А как?
– Очень просто, – ответила Алка Блат. – Для этого надо очень крепко обнять друг друга и поцеловаться.
Мы с Талькой начали презрительно смеяться, а Витек подошел к Алке и сказал:
– Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка!
– Ну, пожалуйста, – ответила Алка Блат.
Витька обнял ее и поцеловал. Мы с Талькой стояли потрясенные. Потом Талька покашлял в кулак, полистал «Пионерку» и сказал:
– Я тоже хочу ребенка.
Алка вопросительно посмотрела на Витька. Тот сосредоточенно скакал в классиках и ни на кого не глядел.
– Он мне друг, – убежденно сказал Талька, – он разрешит.
– Давайте, – вздохнул Витек, – только побыстрей.
Но только наш Талик обнял Аллу Блат и начал примериваться, как бы ее поцеловать, Витек пустил камень, который гонял по классикам, прямо в Талькину ногу. Талька завыл, потому что камень попал в косточку, а она электрическая, в глазах темнеет от боли. Талька скакал на одной ноге и плакал. Алка смеялась и, уперев руки в бедра, говорила, как ее бабушка:
– Какой же ты мужчина, если плачешь?! Нет, только мы, женщины, умеем переносить боль!
…Вечером, после того как мама напоила меня чаем с малиновым вареньем, я сразу же уснул. А проснулся оттого, что в нашей квартире лаяла собака. Сначала я удивился, потому что у нас не было собаки, сколько я ни просил родителей. Я мечтал воспитать ее и отправить на границу, товарищу Карацупе. Но потом, в перерывах между лаем, я услышал быстрый мамин голос. Как только она смолкала, сразу же начинал лаять пес. Я решил, что родители мне сделали подарок и ночью привели немецкую овчарку. Я поднялся с кровати, надел красивые меховые тапочки, которые привез из-за границы Николай Иванович, и потихоньку двинулся в ванную, где лаяла собака, а мама тихо говорила:
– Ну, не надо, не надо, успокойся… Не надо, прошу тебя, не надо…
Я чуть приоткрыл дверь и увидел в щелку, что папа сидел на табуретке и лаял, обхватив голову костистыми длинными пальцами, а мама одной рукой гладила его лицо, а другой прижимала к груди отцов маузер, который у него всегда был заперт в столе.
Я вернулся в комнату, оставив дверь приоткрытой, и сжался под одеялом в комок, чтобы не дрожать. Потом я увидел, как мама подошла к входной двери и долго слушала, прижавшись ухом к скважине. Она осторожно отперла дверь, вышла на площадку и постучалась в квартиру напротив. Там живет отец Витька, папин друг дядя Вася. Я услышал, как отперли дверь, и мне сразу перестало быть так страшно. Я слышал, как мама что-то шептала дяде Васе, но он, перебив ее, громко сказал:
– Оставь меня в покое с провокационными просьбами! Никакого пистолета я у себя не оставлю! А если твой муж, запутавшись в связях с врагами народа, хочет уйти из жизни, – не мешай ему!
И захлопнул дверь.
Мама вернулась в комнату и стала плакать. Тогда из ванной пришел отец и начал гладить ее по голове. Мама плакала очень тихо и жалобно.
Кивнув на меня, отец сказал:
– Если бы не он, я бы знал, что делать.
– Тише, – прошептала мама, – прошу тебя, тише…
– Мальчика жаль, – повторил отец. – А то бы я знал, что надо сделать.
– Тише, – снова попросила мать, – неужели ты не можешь говорить шепотом?
– Я бы сделал то, что надо делать! – вдруг визгливо закричал отец. – Я бы сделал!
– Что ты говоришь?! – охнула мама. – Ты хочешь погубить ребенка?
– Я не сплю, – сказал я сонным голосом. – Я только что проснулся, мамочка.
Мать подбежала ко мне; щеки у нее были мокрые, а губы сухие и воспаленные.
– А что такое «уйти из жизни»? – осторожно спросил я. Она вся затряслась, а потом стала меня баюкать. Отец поднялся и зло усмехнулся:
– Бардак, а в бардаке еще бардак.
В дверь постучались. Мать замерла, и я почувствовал, как у нее стало холодеть лицо. А отец засмеялся – весело, так, как он смеялся раньше, когда в нашем доме еще не опечатывали квартиры.
– Кто? – спросил он громко.
– Я, – так же громко ответил из-за двери дядя Федя, отец Тальки, чекист, комиссар госбезопасности.
Отец отпер дверь. Дядя Федя вошел в квартиру. Он был в полной форме, с золотой нашивкой на рукаве гимнастерки.
– Предъяви сначала ордер, – сказал отец.
– Дурак, – ответил дядя Федя. – Как только не стыдно, Семен… Давай я заберу оружие, Галя.
Мать дала ему маузер, и он сунул его в карман.
– Тебе лучше бы уехать сейчас, – сказал он отцу. – Куда-нибудь в деревню, в шалашик, – сено косить.
Он хмыкнул чему-то, потрепал отца по плечу и ушел.
…Утром Витек сказал мне:
– А папа мне с тобой больше не велит водиться.
– Почему? – удивился я.
– Потому, что ты сын пособника врага народа.
– Дурак, – сказал я. – Мой отец работает заместителем Чарли Чаплина.
(Это была правда; сам отец об этом сказал, когда мы с ним клеили афиши, а я досаждал ему вопросом: «Кто ты теперь, пап?» В нашем дворе все мы, дошкольники и октябрята, придавали большое значение постам, которые занимали наши родители. Это было важно потому, что определяло, какую должность ты сам получишь в военной игре: начштаба, комиссара или командира.)
Витек презрительно засмеялся:
– Никогда не говори неправды. Чаплина давно поставили к стенке.
– Он артист, – возразил я.
– Ну и что? Артистов тоже ставят к стенке. Всех можно поставить к стенке.
Пришла Алка Блат с нарезанным носом.
