«Юность». Избранное. X. 1955-1965 - Василий Аксенов

На лежбище котиков

Я видел мир в его первичной сути.Из космоса, из допотопной мути,Из прорвы вод на командорский мысЧудовища, подтягивая туши.Карабкались, вползали неуклюже,Отряхивались, фыркали, скреблись.

Под мехом царственным подрагивало сало,Струилось лежбище, лоснилось и мерцало.

Обрывистое, каменное ложе.Вожак загадочным (но хрюкающим все же)Тяжелым сфинксом замер на скале.Он словно сторожил свое надгробье,На океан взирая исподлобьяС гримасой самурая на челе.

Под мехом царственным подрагивало сало,Струилось лежбище, лоснилось и мерцало.

А молодняк в воде резвился рядом.Тот, кувыркаясь, вылетал снарядом.Тот, разогнавшись, тормозил ластомИ затихал, блаженно колыхаясь.Ухмылкой слабоумной ухмыляясь.Пошлепывая по спине хвостом.

Но обрываются затишье и дремота.Они, должно быть, вспоминают что-то.Зевота скуки расправляет пасть.Как жвачка, пережеванная злобаЛасты шевелит, разъедает нёбо,И тварь встает, чтоб обозначить власть.

Соперники! Захлебываясь, воя,Ластами шлепая, котиху делят двое.Кричащую по камням волоча.Один рванул! И черною лавинойС еще не докричавшей половинойК воде скатился и затих, урча.

Два секача друг друга пропороли!Хрипя от похоти, от ярости, от боли,Воинственным охваченные пылом,В распоротых желудках рылись рылом.Заляпав кровью жаркие меха!Спешили из дымящейся лоханиУжраться до смерти чужими потрохами.Теряя собственные потроха…

И хоть бы кто! Подрагивало сало,Струилось лежбище, лоснилось и мерцало.

Здесь каждый одинок и равнодушен,Покамест сам внезапно не укушен,Не сдвинут с места, не поддет клыком.И каждый замкнут собственной особой.На мир глядит с какой-то сонной злобойНедвижным, гипнотическим зрачком.

Здесь запах падали и аммиачно-серныйИзвечный дух вселенской свинофермы.Арктическая злоба и оскал.Здесь солнце плоское, закатное, рябое.Фонтаны крови над фонтанами прибоя,И сумрак, и гряда безлюдных скал.

— Нет! — крикнул я. — Вовеки не приемлюГадючьим семенем отравленную землю,Где мысли нет, там милосердья нет.Ты видишь сам — нельзя без человека!Приплюснута, как череп печенега,Земля мертва, и страшен звездный свет.

А ночь текла. И млечная громадаСпиной млекопитающего гадаОтражена… И океанский вал.Над гулом лежбища прокатываясь гулом.Холодной пылью ударял по скуламИ, пламенем белея, умирал.

Германия 1933 года

Орало радио     на площадях,          глашатай двадцатого вена.Стоял морфинист     у входа в рай          под вывескою «Аптека».Гипнотизеры средней руки         на государственной службе,Читали доклады       штурмовики            о христианской дружбе.И равно летели лотом          под откос,               слушая мерные звуки,И те, кого усыпил гипноз,           и те,             что спали от скуки.А скука такая     царила в стране,             такое затменье рассудка.Что если шутка могла развлечь, —                только кровавая шутка.Молчали    надгробья усопших домов,                молчали                    могилы и морги.И сын   пошел доносить на отца,             немея в холодном восторге.Орало радио     на площадях,          глашатай двадцатого века,Загнав человека       в концлагеря —              во имя сверхчеловека.А дни проходили       своей чередой,             земля по орбите вращалась,Но совесть, потерянная страной,               долго не возвращалась.

Римма Казакова

Песенка о парусе

Веселый флаг на мачте поднят —как огонек на маяке.И парус тонет, и парус тонетза горизонтом вдалеке.

А по воде гуляют краски,и по-дельфиньи пляшет свет,Он — как из сказки,он — как из сказки,таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость —такой характер у морей.Куда ты, парус,куда ты, парус!Вернись скорей,вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая,и не ответил ничего.И я не знаю, и я не знаю,он был иль не было его…

«О жажда детская — учиться!..»

О жажда детская — учиться! —зубрить стихи, решать примеры…И верить в это, как в приметытого, что что-то вдруг случится.

Как можно чем-то пробавляться,пустым, незначащим, невечным,когда все рвется — прибавляться,как в половодье влага в речке!

Выходят в люди поколенья.Выходят в города деревни.И на ветвях рогов оленьихпобеги, будто на деревьях.

И капля камень точит, точит…И почка —каменная точка —висит на веточке мешком,как парашют перед прыжком.

А я опять во сне летаю,смеюсь, котлеты уплетаю,хватаю факты на лету…Неужто я еще расту?!

Улыбка

Накапливаю, как улики,приметы строгости зимы.Но — на улыбке,       на улыбкеидет вращение Земли!

Ей не трагедии — метели,не драмы — ветер и мороз.Все превращения материине принимаются всерьез.

Земля с улыбкою несется,Земля и в стужу — молодцом!Ведь если нынче в спину солнце,то завтра вновь к нему лицом…

Когда еще играет в пряткивесна,когда зима долга.улыбка вожаком в упряжкелегко летит через снега!

Ах, эта легкость, эта ясность!Так улыбается дитя.Так улыбался Белояннис,шутя,цветок в руке вертя…

Я знаю, что в тебе, улыбка.Не зря, улыбка, вижу я:над всем, что слякотно и хлипко, —воздушнаюбочка твоя!

Я знаю, что улыбкой скрыто,когда, верша свои дела.Земля — конягой — прет без скрипавоз, закусивши удила.

И, медленная, как улитка, —так раскрывается бутон —и на моих губах улыбкатравою майской сквозь бетон.

«Я уезжаю. Мучает, морочит…»

Я уезжаю. Мучает, морочитдорога. И пророчит и пророчит.Мороженые яблоки в Мороче —коричневые, ржавые на вкус…И ржавый дым. И рыжих сопок ржавость.И жадность, и восторженность, и жалость —как одинокий придорожный куст.

Прощай, восток! Все эти гулы, гуды,и шпалы, и замшелых бревен груды,и этот ветер — прямо в губы, грубый —все это юность, родина моя.Не разбиралась я во всем до точки.Простите, облетевшие листочки,вы, ручейки, избушки и лесочки.Я уезжаю! Уезжаю я.

Простите меня, веточки Охотска,за редкость встреч, коротких, как охота.Ведь вы весне прощаете охотноза доброту недолгое тепло.Прости, Хабаровск! Как светло глядишь тысквозь крыши, сквозь беленые лодыжкидеревьев, сквозь снежинки и сквозь льдышки!..Давай простимся, время истекло.

Прощай, Совгавань! Больше не поспорим.Со взрослых платьев лычки детства спорем.Он был из тех, кто в воздухе, над морем.На золотом погоне синий кант.Выходит, слава утешает слабо.Поудивляйся: «Пробивная баба…»О, я пробьюсь! До самого генштаба!Но ты — прощай. Прощай, мой лейтенант!

«Прощай!» — кричу всему, что остается,и паровозным гулом отдается,и бьется, как ведро о дно колодца,и мчится, на пол тенями клонясь…Прощай! Не потеряюсь. Не иголка.И две девчонки машут нам с пригорка.И дым, что пахнет едко и прогоркло, —все тот же дым отечества для нас…

Владимир Карпеко