Камушки - Тамур Мал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Глаша выпросилась по субботам на практику в первую городскую на хирургию, Гриша воскликнул: «Ещё чего! Ты что, уколы мне делать собираешься?» Девушка рассмеялась: «До уколов нас ещё не допускают. Буду учиться капельницы ставить, и по мелочам: утки выносить, инструменты стерилизовать, ну и клизмы…»
— Клизмы не надо, как-нибудь справлюсь, — язвил пациент. — А с капельницами, так и быть, тренируйся, сколь нужно…
Часть 3. Три разговора
12
Разговор первый
Гриша полулежит на больничной койке. У него опять кружится голова, и выйти в коридор не представляется возможным. Глаша сидит рядом и рассматривает наброски.
— А это кто?
— Это — Лёшка из детской палаты.
— Которому руку раздробило?
— Ну да, но он очень вертлявый — минуту смирно не посидит.
— А это Жень Женич?
— Он.
— Похож, даже тройной подбородок так же выпирает… Ух ты, а это с гинекологического?
— Спускался на первый этаж: они в очереди в буфет стояли — колоритная группочка. Ты матери говорила, что по субботам на хирургии дежуришь?
— Нет. Она думает, что на неврологии.
— Почему не скажешь?
— Думаю, ей не понравится… А это старшая медсестра?
— Угу. Ишь ты, всех угадала.
— А что тут угадывать — похожи ведь. Рисуй, Гриша, в сём твоё призвание, твой талант. Ты на другой работе затоскуешь.
— Не заработать живописью. Так, одно прозябание.
— Какой-то выход должен найтись, раз тебе Господь дар определил, то не просто так…
— Для начала нужно отсюда выкарабкаться. Ты матери скажи, чтобы мандарины принесла, их Лёшка очень любит, а его родители не больно балуют. Только не говори, для кого, а то килограммов пять привезёт. Штук десять достаточно.
Сосед по палате, вострый на язык, болтун и балагур с переломанными ногами, сперва всё приставал к Григорию: «О, невеста твоя идёт!» — на что тот отвечал: «Глупости говоришь, Иван. Посмотри на меня — каков я жених: лысый, тощий, всё тело в синяках, вместо живота — кровоподтёк, башка треснутая, тошнит да из стороны в сторону бросает (ещё нечто добавил, но мы сделаем вид, что не расслышали) — а тебе всё жених. Ведь сам видишь — девушка сердобольная, всех жалеет, а таких, как я да ты, больше всего. Будь мы с тобой здоровые и красивые — не взглянула б на нас». Сосед согласился, Глаша действительно со всеми обращалась с добротой и лаской, небрезгливо и улыбчиво, а ему, Ивану, даже папиросы приносила.
Разговор второй, с Татьяной Андреевной
— Гришенька, как ты тут? Я мандаринчиков привезла да блинков домашних. Может, сам поешь, может, соседей по палате угостишь.
— Мам Таня, не надо мне жирного — я же говорил, тошнит беспеременно, то печень подбитая, то голова.
— Ох, да как же тебя угораздило? Сознайся, твоя цаца руку приложила?
— Уймись, мам Тань, ты ж не из милиции.
— А мы-то как испугались! Тебя всё нет и нет. Глаша первая забеспокоилась, а я ей не верила… Да ладно, что было, то было. Я вот о чём поговорить хотела. Тимоша узнавал: доктор советует, после больницы надо на реабилитацию. Здесь есть реабилитационный центр — да ты знаешь, на втором этаже. Может, полежишь там денёчков десять, как выпишут, помогает?
— Дорого.
— Ну, надо что-то заплатить, не без этого. Тимоша поговорит с тобой, мы заплатим — когда-нибудь отдашь, Бог даст. Просто надо сразу на процедуры всякие, эффект больше.
— Хорошо, мама Таня, я подумаю.
Разговор третий, с Тимофеем Макаровичем
— Ну что, герой, как лечение?
— Спасибо, товарищ майор, бодрым темпом.
— Да, вижу, опухоль спадает… Ну и красавец стал, скажу тебе, у нас в армии таких и после рукопашного боя не всегда сыщешь.
— Потому что у вас бои на равных, а я и сгруппироваться не успел.
— Или не сумел?
— Не захотел.
— Решил пострадать?
Гриша не ответил, перевёл разговор на другую тему.
— Татьяна Андреевна говорила, вы хотите меня на реабилитацию пристроить?
— Думал. Согласишься?
— Пожалуй, да, если это помогает. Надоело за стенку держаться.
Таким образом, отлежав в больнице полтора месяца, Гриша перебрался в реабилитационный центр, где провёл ещё две недели, а в начале января, почти без синяков и с ёжиком на голове, но всё ещё с головными болями и тошнотой, вернулся в усадьбу, как раз к Рождеству и рождественским гостям. Приехали Антонина с мужем и детьми да Вероника на каникулы. Это получилось кстати, выздоравливающий художник решил пописать кое-кого для семейного портрета — Татьяна Андреевна от заказа не отказывалась.
На Рождество удалось всех вывезти в церковь — и даже Гришу, потом накрывали большой праздничный стол. Татьяна Андреевна светилась от счастья — столько радости сразу: все дочери собрались, муж, зять, внуки, Гришу выписали — и Рождество! Усадьба наполнилась шумом, детскими голосами, санями, лыжами, коньками. Появились подарки под ёлкой. Их принесли в ночь на 7 января, только все спали и ничего не видели, лишь девочка — кажется — слышала сквозь сон звон колокольчиков, но она не совсем была уверена. Однако подарков оказалось так много, что досталось всем, даже Грише, Макару Ильичу, Петровичу и Любови Дмитриевне.
13
Но рождественские каникулы — не летние, пролетают быстро — глядь, вот уже гости собираются уезжать. У детей подозрительно увеличивается количество и тяжесть ручной клади, но эти маленькие террористы упорно отказываются урезать свои аппетиты, отчего в последние перед отъездом два дня сия тема настолько затмила все остальные, сообщая о себе, с одной стороны, оглушающим рёвом и возмущёнными восклицаниями — с другой, что возникла опасность не уехать никогда. Савов успел сделать несколько этюдов с Вероники и Тони, надеясь ещё пописать их при солнечном освещении, как только композиция окончательно созреет.
Накануне расставания за вечерним чаем Гриша неожиданно сказал: «Мне надо уехать. На сколько, не знаю — есть дела в городе», — чем, естественно, вызвал у хозяйки, да и у
