Иметь и не иметь. Пятая колонна (сборник) - Эрнест Хемингуэй

– На пáру с доктором, – говорит Гарри. Он много выпил, и у него зашумело в голове. – Я сидел, а он резал. Если б людям оттяпывали руки, когда они забираются в чужие карманы, у вас бы давно не было ни рук, ни ног.

– Что ж такого с ней приключилось, что отрезать пришлось? – спрашивает адвокат.

– Вам-то что за дело? – отвечает Гарри.

– Да так, просто интересуюсь. Что же случилось и где вы были?

– Что вы ко мне привязались? – спросил Гарри. – Вы сами знаете, где я был и что случилось. Поменьше трепите языком и отстаньте от меня.

– Я хочу с вами поговорить, – сказал ему адвокат.

– Ну, говорите.

– Не здесь. Давайте отойдем.

– Зато я не хочу с вами говорить. От вас ничего хорошего не дождешься. Зараза вы.

– У меня кое-что есть для вас. Кое-что хорошее.

– Ну допустим. Разок послушаю, – говорит ему Гарри. – Так о чем речь? О Хуане?

– Нет. Не о Хуане.

Они обогнули стойку, устроились в сторонке, за отдельным столиком, и пробыли там довольно долго. Пока они там сидели, пришла дочка Толстухи Люси с той девушкой из их заведения, с которой она всегда ходит, они подсели к стойке и спросили кока-колы.

– Говорят, таким, как вы, запрет вышел гулять по улицам после шести вечера. И в барах показываться тоже, – сказал Фредди дочке Толстухи Люси.

– Да, говорят.

– Собачья жизнь стала в этом городе, – сказал Фредди.

– Золотые слова. Выйдешь за сэндвичем с кока-колой, а тебя – цоп! – и штраф пятнадцать долларов.

– Теперь только к таким и вяжутся, – сказала дочка Толстухи Люси. – Кто любит жизнь поярче. Кто не ходит с кислой мордой.

– Если порядки в этом городе не изменятся – худо дело.

Тут как раз вернулись Гарри с адвокатом, и адвокат сказал:

– Стало быть, придете?

– А здесь чем плохо? Приводите их сюда.

– Нет. Сюда они не пойдут. Вы лучше сами приходите.

– Ладно, – сказал Гарри и направился к стойке, а адвокат пошел к выходу.

– Что будешь пить, Ал? – спросил меня Гарри.

– Бакарди.

– Два бакарди, Фредди. – Затем разворачивается ко мне и говорит: – Ты чем теперь занимаешься?

– На общественных работах.

– А что именно?

– Роем канавы. Меняем трамвайные рельсы.

– Сколько платят?

– Семь с половиной.

– В неделю?

– А ты думал?

– Тогда на какие шиши ты тут выпиваешь?

– А я и не пил, пока ты сам меня не угостил, – ответил я.

Он придвинулся немного и говорит:

– В рейс со мной сходишь?

– Смотря в какой.

– Можно обсудить.

– Лады.

– Пошли в машину, – сказал он. – Будь здоров, Фредди. – Он часто дышал, как всегда, когда выпьет, и мы вместе с ним прошли мимо того места, где я работал весь день и где мостовая была разрыта. Дошли до угла, где стояла его машина. – Залезай, – говорит.

– Куда едем? – спрашиваю.

– Сам не знаю. По дороге выяснится.

Мы доехали до Уайтхед-стрит, и он не говорил ни слова, а на перекрестке свернул налево, и через центр мы выехали на Уайт-стрит, и по ней к берегу. Гарри все время молчал, и мы свернули на набережную. На бульваре он затормозил и встал возле тротуара.

– Тут какие-то иностранцы хотят зафрахтовать мою лодку на один рейс.

– Так ее же конфисковали?

– Но они-то этого не знают.

– И что за рейс?

– Им нужно переправить на Кубу одного человечка, но на пароход или самолет ему путь заказан. Так мне Жалогуб сказал.

– И что, это возможно?

– Еще бы. После переворота – сплошь да рядом. Ничего особенного. Тьма народу так переправляется.

– А как быть с лодкой?

– Придется выкрасть. Правда, баки там держат сухими, так что моторы сразу не запустишь.

– Как же ты выведешь ее из гавани?

– Да уж как-нибудь выведу.

– А как мы вернемся?

– Это еще надо обмозговать. Если не хочешь со мной, скажи прямо.

– Поеду хоть сейчас, если, конечно, не задаром.

– Слушай, – говорит он. – Ты получаешь семь с половиной долларов в неделю. Дети из школы приходят голодными, а у тебя их трое. У всей твоей семьи животы подводит от голодухи, а я даю тебе шанс рискнуть и немного заработать.

– Ты так и не сказал, сколько именно. За риск полагается платить.

– Сейчас, Ал, сколько ни рискуй, особо не разживешься, – говорит он. – Взять хоть бы меня. Я, бывало, круглый сезон катал народ на рыбную ловлю и получал по тридцать пять долларов в день. И вот в меня стреляют, я остаюсь без руки и без лодки из-за паршивого груза спиртного. Но я тебе так скажу: не бывать тому, чтобы у моих детей подводило животы от голода. Не стану я рыть канавы для правительства за гроши, которых не хватает, чтобы семью прокормить. Да я и рыть-то теперь не могу. Уж не знаю, кто выдумывает законы, но я точно знаю, что нет такого закона, чтоб человек голодал.

– Я бастовал против такой оплаты, – ответил я ему.

– А все же на работу вернулся, – сказал он. – Они заявили, что вы бастуете против благотворительности. Ты ведь всю жизнь работал, верно? Никогда ни у кого не выпрашивал подачек.

– Теперь нет работы, – сказал я. – Нигде не сыскать такую работу, чтоб можно было жить не впроголодь.

– А почему так?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Но только моя семья будет сыта до тех пор, пока другие семьи тоже сыты. Вас, кончей, хотят выморить отсюда, потом спалить ваши хибары, понастроить отелей и сделать из этого места курорт. Так я слышал. Я слышал, что уже скупают земельные участки, а потом, когда голод погонит бедняков голодать в другое место, сюда пожалуют толстосумы и устроят красивый уголок для туристов.

– Ты говоришь, как красный, – сказал я.

– Какой я тебе красный. Просто меня зло берет. Уже давно.

– Еще бы. Особенно если руку потерять.

– Черт с ней, с рукой. Без руки так без руки. Бывают вещи похуже. У мужика ведь пара рук, да еще кое-что. И если он потерял одну руку и даже половину остального, он все равно остается мужиком. Ладно, к черту это. Даже обсуждать не хочется.

Помолчал секунду, а потом говорит:

– Остальное-то у меня все на месте.

Затем включил мотор и сказал:

– Поехали, надо повидать этих людей.

Мы поехали по набережной. Дул ветер с моря, изредка попадались встречные машины, а от мостовой – в тех местах, где волны в шторм перехлестывают через волнорез – тянуло тиной. Гарри вел левой рукой. Он мне всегда был симпатичен, и в свое время я не раз ходил с ним на его лодке, но он сильно изменился с тех пор, как потерял руку. К тому же тот тип из Вашингтона, что давеча здесь отдыхал, написал заявление, мол, видел на его лодке контрабандное спиртное, и ее конфисковали таможенники. На лодке Гарри никогда не унывал, а теперь сразу сник. Думаю, он только и ждал повода ее выкрасть. Он понимал, что это ненадолго, но, может, даже за это короткое время удастся подзаработать немного денег. Хотя мне деньги нужны были до зарезу, я не хотел попадаться. И сказал ему:

– Как бы нам не попасться, а, Гарри?

– Хуже не попадешься, чем ты попался. Куда уж хуже, чем пухнуть с голоду.

– А я не пухну. Какого черта ты заладил одно и то же?

– Ты-то, может, и нет, а вот дети твои наверняка.

– Ну, знаешь, – говорю я. – Работать с тобой я не прочь, но разговоры эти ты брось.

– Ладно. Только смотри, не передумай. А то я хоть сейчас других охотников найду.

Конец ознакомительного фрагмента.

Сноски

1

Конч (искаж. от исп. la concha, «ракушка») – выходец с островов Флорида-Кис. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Гальего – грузчик, поденный рабочий (на Кубе).

3

Для профилактики цинги в XVI веке английским матросам предписывалось пить лимонный сок; отсюда и пошло это насмешливое прозвище.

4

Бодэга (исп.) – кабачок, винный погреб.