Храм - Оливье Ларицца

Я трезвонил в колокольчик на входе до тех пор, пока на пороге не появилась улыбающаяся женщина с исчерченным морщинами лицом. Это была миниатюрная Джильда — «от горшка два вершка» — в выцветшем платье с голубыми цветочками и с шиньоном, слегка тронутым сединой, словно хрупкая пожилая фея.

Внутри дом был похож на пряник. Маленький коридор с вешалкой в виде оленьих рогов вел в гостиную и столовую, где стояли деревянный стол, четыре стула, буфет и диван из искусственной кожи бутылочного цвета. До самой кухни пол был устлан грубой облицовочной плиткой, наподобие той, где кипел котел. Тут я несколько преувеличиваю: то была новая автоматическая скороварка из нержавейки, источавшая чудесные ароматы.

— В комнату лучше не заходить! — поспешно предупредила Джильда.

То ли она стыдилась беспорядка в его жилище, который, разумеется, потрясал, то ли того, во что Фернандо был одет? Когда Надя впервые увидела старика, она вытаращила глаза, как курица: бежевые брюки в пятнах, вместо ремня шнурок, из дырявых башмаков торчат пальцы…

— Я его просила переодеться, но все впустую! — пожаловалась сестра. — Он невыносимый!

А Фернандо блаженно улыбался, будто только что сошел с облаков, приглашая нас в свой экзотический, сюрреалистический мир.

Обед проходил в добродушной обстановке. Приветливый дом Джильды, ее замечательное косидо (традиционное блюдо из турецкого гороха с мясом и овощами) этому способствовали, и я был благодарен за нас обоих — Надя вряд ли насытилась пирожком, который съела в кафе «Терраса». Это очень важные подробности, так как они сохранились в моем сердце, как неизменное вино Фернандо «Тоскар Монастрелль». Когда не стало моей матери, я особенно остро почувствовал, что значат мелочи жизни: именно они навсегда остаются в памяти, когда нас покидают близкие люди.

Может, присутствие Нади, энергичной молодой женщины, так повлияло на моего старого лохматого медведя Фернандо? Малоречивый в начале встречи, он вдруг разговорился, и тогда я понял, как сильно он любит людей. И высоко ценит общество другого человека. Как это ни парадоксально, но мне показалось, что он и жил только ради встречи, которая почти никогда не приходила в жизнь отшельника. И все-таки он выжидал особенную встречу, которая требует труда, которая, подобно Богу, преображает ваше существование. И своим собором он хотел об этом сказать, а если не сказать, то хотя бы поднять руку и подать ею знак: «Эй, вы там! Я здесь! Я существую! Приходите повидаться со мной, приходите со мной встретиться!» Такое желание, вне всякого сомнения, присуще всем художникам.

Фернандо много шутил, рассказывал о том, как мать посылала его в Мадрид продавать молоко на улице Гойя, чтобы заработать немного денег, и как в свои двенадцать или тринадцать лет он не упускал возможности поглазеть на красивых девушек, а мать бранила его за то, что он поздно возвращался… Джильда так хохотала, будто все это произошло вчера. И это, на самом деле, было вчера. Фернандо рассказывал очень много анекдотов о своем прошлом, иногда казавшимся столь далеким, и вызвал у своей сестры тем самым одновременно приятные и горькие воспоминания о ее покойном супруге, который когда-то иммигрировал из Бари в Пуй и переделал имя жены на итальянский лад. И как привычка выковывает чувства, и как время разрушает все, за исключением банального определения счастья и печали.

— Это ваши родители? — спросила Надя, показывая на черно-белую фотографию на буфете, что лоснилась в бледных лучах мартовского солнца.

Фернандо одобрительно кивнул. Затем он помрачнел, вспомнил гражданскую войну, когда войска коммунистов, в чьих рядах сражался его родной отец, в порыве злости к Франко ограбили и разорили маленькую церковь Мехорада-дель-Кампо. Боль, что испытал еще подростком, он чувствовал до сих пор. Вот тогда Надя поняла символическую силу его собора, который он отчаянно возводил уже более сорока лет. На оскверненной земле выросла магнолия, цветок пустил корни в знак отречения от варварства.

— Я никогда не доверял коммунистам, — добавил он, — и муниципалитет мне за это мстит. Но наплевать. Мой собор — не политический вызов, это доказательство любви. Я его построил в память о моей матери, она очень хотела, чтоб я стал служителем церкви…

Предстояло составить план спасения этого произведения, внушить Фернандо, что одной его веры недостаточно. Надо проявить изощренность в решении проблемы, не забывая при этом о прагматичности и приземленности.

— Приземленность мне известна! — осмелел он.

— Да, насчет приземленности согласен, — ответил я. — Но в вашей дипломатии я немного сомневаюсь, а это нам ох как понадобится.

— Да ну его к черту, этого городского голову!

— Фернандо! — одернула сестра.

— Всем приходится вести переговоры, — продолжил я. — Я этому учился, когда работал в компании, где выпускают диски. Мы втроем пойдем на прием в муниципалитет. Джильда, а вы не хотите пойти с нами?

Она резко махнула рукой в знак отказа.

— Я не веду переговоры с разрушителями мечты! — воскликнул Фернандо, правда, мягким тоном.

Я был уверен, что в глубине души его привлекала идея пойти вместе с нами на эту авантюру, бросить общий вызов и проявить солидарность.

— Ты на самом деле думаешь, — пропищала Надя, — что можно идти на прием к мэру… в такой одежде?

— Надя права, Фернандо. У вас есть новые мокасины, костюм?

— Я тебе уже говорил, у меня никогда не было намерения жениться.

— Не вижу связи, Фернандо: костюмы можно надевать в разных случаях. Особенно когда предстоит встреча с представителем власти.

— Мне и так удобно.

— Он неисправим! — вздохнула Джильда, подняв глаза к небу.

— Я понимаю, что вам так удобно, — продолжил я, — но надо подумать, какое впечатление вы произведете на другого человека. Так люди налаживают отношения. К тому же в современном обществе внешний вид очень важен. Вы же хотите, чтобы вас принимали всерьез? Тогда надо одеться просто и элегантно. Это диктатура правил приличия, как говорила моя мать, ни вы, ни я ничего не изменим.

Он стал насвистывать, как недовольный сорванец.

— Что вы делаете в пятницу во второй половине дня? — поинтересовалась Надя.

— Строю собор.

— А в субботу?

— Строю собор.

— Ладно… В какой день вы не работаете?

— В воскресенье.

— Великолепно! — иронично произнесла она. — В воскресенье все магазины одежды закрыты!

— Зачем вы хотите водить меня по магазинам?

Мы втроем хором прокричали:

— Чтобы купить костюм, Фернандо!

Я сумел (не обошлось без трудностей) организовать нам прием у мэра Мехорада. Сразу после Пасхи. Цель заключалась в том, чтобы добиться отмены налоговой задолженности Фернандо. Но как это сделать?

Я предполагал убедить мэра, что поддержка дела старика принесет ему не только общественное признание, но еще и значительную выгоду, так как незавершенная церковь с причудливым силуэтом вызывает любопытство у туристов, привлекает к себе внимание. В Интернете на официальном сайте Мехорада нет даже упоминания об этом соборе. Ни в одной брошюре он не представлен. И в туристическом бюро о нем не говорят ни слова.

Предстояло идти ва-банк, восхвалять гуманистические ценности, которые он, как мэр-социалист, способен воплотить в жизнь. Неужели он даже не подозревает, что этот собор может быть шедевром? Обычно в старости люди оглядываются на свое прошлое, дабы измерить все то хорошее и плохое, что ими сделано. Как же он будет жить в старости, когда узнает из уст опытных искусствоведов о том, что остановил, даже разрушил, строительство собора, который по прошествии времени считается украшением города, архитектурным достоянием страны, самой причудливой, самой невероятной конструкцией, а значит, одним из самых гениальных строений всех времен Мучимый угрызениями совести, истерзанный до мозга костей чувством вины за то, что уничтожил еще одного потенциального Гауди, он будет оплакивать пожелтевшие виньетки Девы Пилар. И это станет тем единственным деянием мэра, весть о котором разнесется по всему миру. Неужели он согласен на такую участь?

Вряд ли, и как раз история Антонио Гауди послужит ему подсказкой. Гауди меня вдохновил. Я начал искать в национальной библиотеке информацию о жизни Гауди, желая подкрепить свою аргументацию. И получил знатную пощечину: как часто мы недооцениваем посредственность людей. Дело в том, что с этим чарующим творцом обходились хуже, чем с висельником. С тем, чьи монументы до сих пор ошеломляют и заставляют задумываться: как же он сумел это постичь? Как, черт побери, умудрился такое создать? Затем понимаешь уловку и успокаиваешься: ну, конечно же, он все это придумал не сам. Все это творила десница Божья, пока он скромно создавал голубое небо вокруг.