Храм - Оливье Ларицца

Я занялся поиском информации, чтобы все задуманное состоялось. Раз и навсегда. Этот старик меня взволновал, я даже собирался написать целую главу об истории мадридской архитектуры, желая помочь его признанию. Эта идея осенила меня в те минуты, когда во мне бушевало желание писать. Стоит изложить на бумаге мою историю (ту, что вы сейчас читаете), и шум голосов однажды стихнет. Станет возможным возвращение к тишине и закончится известное только мне приключение. А если оно не закончится никогда? На этот случай у меня лежал хлеб на доске — четыре элемента, которые следует покорить: земля под основанием собора, огонь страсти для тепла, вода наших глаз и ветер, с которым я сражался. Воспоминания, надежда, дружба — это только ветер, все самое главное неосязаемо. Счастье. Ну, что еще может продолжить, о, этот скучный житейский перечень!

Желая привлечь к нашему делу Надю, я подыскивал аргументы и проверял их эффективность на случай очной ставки с мэром Мехорада. Из бара «Терраса» хорошо был виден собор на другой стороне дороги: моя мишень находилась на линии прицела, как у велогонщиков в начале перевала. В нашем распоряжении оставался час времени до встречи в доме сестры отшельника, она нас пригласила на обед. Надя пила горячий шоколад и грызла чуррос[12] и меня одновременно, я сидел напротив и репетировал свое выступление.

— Возьмем другой пример. В начале двадцатого столетия при создании теории эфира физики всего мира сбились с правильного пути. Они думали, что это вещество омывает Вселенную и тем самым тормозит распространение света. Вот так достопочтенные профессора объясняли непонятные разногласия в результатах проведенных измерений, они были уверены, что время абсолютно. А в тысяча девятьсот пятом году вышла в свет статья неизвестного автора, который работал в швейцарском бюро патентов. Он выдвинул два тезиса: эфира не существует и время относительно. Ученые с длинными седыми бородами высмеяли его, и все университеты, куда автор статьи, которому еще не было тридцати лет, обращался с прошением, отказали ему в должности! Над ним насмехались до тех пор, пока не стало очевидно то, что он оказался прав и революционно изменил физику!

— И кто же этот парень?

— Альберт Эйнштейн! На его счастье, понадобилось всего лишь несколько лет, чтобы теория относительности получила развитие, и он с лихвой отведал вкус славы, в то время как Фернандо бьется в безвестности более четырех десятилетий…

— Уж не хочешь ли ты сравнить эту старую сову с Альбертом Эйнштейном?

— Фернандо похож на сову не больше, чем Эйнштейн! Не суди о нем раньше времени. Это тот… ну, как бы лучше сказать?.. Этот изгой тебя покорит. Он великолепен в своем исступленном восторге, и это очень важно.

— Похоже, тебя его восторг пленил, даже околдовал, но я не уверена, что это убедит мэра, заставит его быть мудрым руководителем. Найди более веские доводы.

— Да, Надя, это — больное место! Ты, как и многие другие, путаешь рациональность с рентабельностью. Но Фернандо нельзя причислить к неразумным людям, наоборот, во всех его действиях видна логика, он человек последовательный, аккуратный, надежный… Если бы этот человек жил в современном мире, он бы полностью решил все его противоречия.

— Любопытно, как?

— Приведу конкретный пример: собор почти полностью построен из вторичного сырья. Фернандо использует бывшие в употреблении шины, бидоны, пластиковые ведра, баночки из-под йогурта, есть даже детские колыбели, которые висят под центральным сводом. Иными словами, он претворяет в жизнь обещание экологов, причем в крупном масштабе. Просто берет в охапку все вызовы нашего времени.

— Ты добьешься успеха… если это сооружение не рухнет.

— Но оно выглядит очень прочным! Я могу перечислить массу примеров образцовости Фернандо. Стиль его жизни весьма прост, у него есть все предметы первой необходимости, в то время как средства массовой информации целый день промывают нам мозги, утверждая, что мы слишком много потребляем, и это безудержное потребление угрожает нашей планете, ее ресурсам, вплоть до жизни человеческого рода… И те же средства информации назойливо призывают в своей рекламе больше потреблять. Вот что и вправду нерационально! Прямо-таки шизофрения! А Фернандо ведет здоровый образ жизни, и это делает его счастливым.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что надо от всего отказаться, иначе невозможно стать глубокой или разумной личностью?

— Я не противопоставляю материальные блага и личность, хотя некоторые люди так ослеплены безудержным накоплением собственности, всевозможных товаров, что готовы пожирать друг друга… в этом они видят возможность избавиться от жизненных трудностей. Гораздо проще успокоить себя покупкой последней модели мобильного телефона или нового телевизора с плоским экраном, вместо того чтобы поговорить с женой или с отцом о том, что накопилось на душе, и выслушать внимательно их переживания… Ты ведь тоже иногда поднимаешь себе настроение покупками в магазине? Должен тебе напомнить, что накануне ты прихватила аж четыре пары обуви «Макс Эддикт». Фернандо не убегает от самого себя.

— Именно это ты собираешься сказать мэру? Ты будешь просить аннулировать долг старой совы, потому что он нас научит не убегать от самих себя? И покажет иной способ потребления, расскажет о том, что городские налоги взимают напрасно, ведь публичные места можно освещать свечами, изготовленными из переработанного воска? Да городской голова рассмеется тебе в лицо, мое сокровище.

— Ты доела шоколад?

— Да.

— Ну, так что, пойдем?

Порою жизнь что чужеземная страна! И царство воспоминаний… Странно, почему мы способны забыть целые вехи нашей жизни, в то время как некоторые очень короткие и безобидные мгновения разворачиваются как бесконечный папирус со всеми шероховатостями и оттенками? Возможно, в них заложены очень сильные эмоции, которые сродни тому эфиру, что поэтически поддерживал лучи света в огромной Вселенной. Полчаса ходьбы к жилищу Фернандо, точнее к дому его сестры, запечатлелись в памяти, как на кинопленке. За нами наблюдал собор, словно безобидная сторожевая башня или грифон из камня и огня, и солнце слизывало его красный цвет золотистым языком. По дороге я то брал Надю за руку, то обнимал за тонкую, как у стрекозы, талию, которую так любил сжимать в алькове. И виделось блестящее будущее.

Португалец Пессоа (еще один Фернандо), Артюр Рэмбо, Лотреамон, о других я уже и не говорю, эти священные идолы при жизни были изгоями славы, проклятыми обществом художниками. Я задерживался на каждом из них как на соляном столбе. Размышлял о себе и главным образом об этом старике и его храме. Старый Фернандо Алиага: сохранится ли в истории это имя? И имя молодого странника, что поддержал его в минуты одиночества, как Джимми Крикет помог старому Джеппетто в великолепной сказке Коллоди? А еще я думал о другом гениальном сумасшедшем — Антонио Гауди, который на долгое время был предан поруганию. Мадридец стремился к высотам в той же области знаний, что и великий барселонец, которого он иногда цитировал. Неужели он годится ему только в подметки?

— Ты чувствуешь влияние Гауди на Фернандо? — спросил я у Нади.

Она вздохнула, улыбаясь.

— Трудно сказать… возможно, такие же изгибы. Купол напоминает базилику Святого Петра, хотя, на мой взгляд, его церковь больше походит на грекоримский храм. Это инстинктивное искусство, если хочешь.

— Согласен, в нем нет ни сложного барокко, ни готической высоты. Воплотить эти стили в одиночку без техники и оборудования невозможно. Во всяком случае, Фернандо не любит барокко и сомневается в готике.

— Он сомневается в готике?

— Так он мне сказал. По его мнению, проблемы человечества начались с тех времен, когда люди заменили романское искусство готикой. Созерцания им уже было мало: они хотели добраться до неба. И пришли к тому, что возомнили себя столь же великими, как Господь Бог, отсюда пошли все бедствия.

— Да он — ясновидец, твой Фернандо!

— Он меня просвещает. За это я его люблю.

— Кажется, мы уже пришли… Какая красивая улица, правда?

Улица действительно красивая, и, разумеется, добротный дом: скромное жилище на две семьи, причем одна половина резко отличалась от другой своими маленькими лесенками, окрашенными в красный кошенилевый цвет, и далекой от безупречности наружной штукатуркой. Чувствовалась рука Фернандо.

Я трезвонил в колокольчик на входе до тех пор, пока на пороге не появилась улыбающаяся женщина с исчерченным морщинами лицом. Это была миниатюрная Джильда — «от горшка два вершка» — в выцветшем платье с голубыми цветочками и с шиньоном, слегка тронутым сединой, словно хрупкая пожилая фея.

Внутри дом был похож на пряник. Маленький коридор с вешалкой в виде оленьих рогов вел в гостиную и столовую, где стояли деревянный стол, четыре стула, буфет и диван из искусственной кожи бутылочного цвета. До самой кухни пол был устлан грубой облицовочной плиткой, наподобие той, где кипел котел. Тут я несколько преувеличиваю: то была новая автоматическая скороварка из нержавейки, источавшая чудесные ароматы.