Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

«Так что, отсюда началась биография?»

Если даже так, то все равно об этом не стоит рассказывать вот им, сидящим за столом и жадно смотрящим на него. Они ждут рассказа не о детских похождениях в тылу, а о том пекле, через которое прошел он, Григорий. Прошел и пришел. Откуда не пришли многие...

Значит, и о втором посещении военкомата не нужно говорить? Тогда Григорий вспомнит его просто для себя. Разве может забыться такое?

...Вечером, когда все разошлись, Григорий снова закрылся в своей комнате. Собственно говоря, он мог больше не лежать на кровати и не смотреть в одну точку на потолке, словно выискивая там единственно верное решение. Оно, оказывается, уже было принято, когда Григорий увидел мать с желтоватым листком бумаги в руке, в изнеможении прислонившуюся к калитке.

Утром Григорий встал, тихонько оделся и так же тихо, чтобы не услышала мать, вышел за ворота. Уже на улице он увидел, что по-прежнему держит в руках перевернувшее их жизнь письмо, и яростно сунул его в карман.

— Ты, мой юный друг, не выполняешь своих договорных обязательств, — встретил его в военкомате знакомый капитан.

Вместо ответа Григорий протянул ему похоронную.

— Кто еще дома есть? — быстро спросил капитан, пробежав глазами по «похоронной». — Одна мать? — переспросил он. — Трудно ей будет.

Григорий промолчал, всем своим видом показывая, что уговоры ни к чему не приведут.

— Хорошо, — со вздохом согласился капитан. — Собирайся в дорогу.

Григорий просиял, радостно схватился за руку капитана.

— Ну, ну! — улыбнулся тот. — Давай, брат, без нежностей, ты уже почти солдат.

— Есть без нежностей! — вытянулся «почти солдат». — Только у меня еще одна просьба...

Капитан вопросительно приподнял брови.

— Пришлите, пожалуйста, мне повестку, — продолжал Григорий. — Пусть мама не знает, что я добровольно... Так ей будет легче...

Капитан понимающе кивнул, долго и внимательно глядел на Григория, будто вот только сейчас, впервые, он увидел взъерошенного паренька с упрямо сдвинутыми бровями. И было непонятно — одобряет или не одобряет он шаг, сделанный юношей.

...Вокзала уже совсем не было видно, а Григорий до боли в глазах всматривался, зная, что не увидит, и все равно стараясь увидеть мать, Галку, Виктора...

Мать внешне спокойно отнеслась к повестке и даже пыталась утешать Григория:

— Ничего, сынок, иди, иди... Нужно это... Что же поделать теперь? Куда денешься? Война же...

И Григорию стало стыдно за свой обман. Была минута, когда он хотел признаться во всем матери. А потом решил — не нужно, все-таки сейчас ей легче пережить эту невинную ложь.

Взобравшись на верхнюю полку, Григорий отвернулся к стене, и впервые сердце царапнула мысль: не напрасно ли он это сделал?

— Эй, солдат, хватит горевать! — послышался снизу веселый голос. — Давай вниз, всех дум все равно не передумаешь! Тут вот я хор никак сколотить не могу. Ребят — полно, горло — у каждого, а петь не умеют? А какой же солдат без песни?

На душе стало легче. И ведь не сказал ничего случайный сосед по вагону, но будто гора с плеч свалилась у Григория. Опершись на руки, он скользнул вниз в объятия веселого попутчика.

...Небольшой городок, открытый степным ветрам, был еще далеко от линии фронта. Но все в нем напоминало, что война — есть война. Суровые лица у людей, очереди у хлебных магазинов, тяжелый размеренный стук солдатских сапог по мостовой — части шли на запад; иногда — недовольный лай зениток: значит, залетел случайный «гость» с черными крестами на крыльях.

Но ведь бывает же такое невезение в жизни: Григорий рвался на фронт, а попал, как «имеющий среднее образование», в военную школу. Ну ладно бы в школу младших командиров, там месяц-два, и — ускоренным маршем на фронт. Так нет же. Говорили, что их набор выпустят лейтенантами, по довоенной программе. Значит, два года париться, пока война без них закончится?

— Я не хочу учиться! Не могу! — упрямо твердил Григорий на мандатной комиссии. — Не могу! У меня отец погиб!..

— Курсант Корсаков! — сорвался со стула заместитель начальника училища, сухой, высокий, лысый, с полковничьими «шпалами» на петлицах. — Кругом, марш!

И командой «стой» остановил у двери.

— Хочу, не хочу — забыть! — металлическим голосом отчеканил полковник Смелков. — Будешь делать то, что тебе прикажут командиры! А сейчас — марш в расположение!

Удрученный Григорий медленно подошел к ожидавшим его товарищам.

— Плохо дело, — угрюмо проговорил он. — Наверное, оставят в училище. Когда теперь на фронт попадем?

Но на фронт ребята попали гораздо скорее, чем думали...

Первым принес радостную весть дежуривший в штабе правофланговый из взвода Григория Лешка Коньков. Полковник Смелков любил рослых курсантов, и командиры рот хитрили, назначая самых высоких туда, где они могли чаще попасться ему на глаза. К тому же Коньков мог щегольнуть выправкой. Поэтому, когда рота шла в наряд, Лешка отправлялся на свой бессменный пост — в штаб.

— Ребята ждут оптовых «покупателей»! — заговорщически проговорил он. — Дело пахнет скороспелкой, ать-два — и в атаку марш!

Ребята повеселели.

А на следующий день, в самый разгар занятий, училище было построено по тревоге. От группы стоявших перед строем командиров отделился незнакомый генерал.

— Товарищи курсанты! Долго разговаривать некогда. Мне поручено формирование авиадесантной части. Кто хочет стать десантником, кто хочет громить врага в его тылу — шаг вперед — марш!

Почти весь строй стал на шаг ближе к генералу.

...Что бы там ни говорили, все равно страшно расставаться с самолетом, когда до земли не одна сотня метров и ее не видишь, а только угадываешь где-то там, далеко внизу. Да еще все небо исчерчено безобидными на вид светлячками, медленно парящими в тревожной темноте.

Сколько бы раз ни прыгал — столько раз и страшно. Другое дело, что прыгаешь через страх. Когда рванут тебя за плечи туго натянутые стропы, станет немного легче — парашют раскрылся. Хочется кричать, петь, погасить ноющую боль под ложечкой, подбодрить, развеселить самого себя. Но ни петь, ни кричать нельзя. В полной тишине нужно свалиться на врага, как снег на голову, и дать выход ярости, переполнившей тебя.

Недолог век у десантников. Недаром их зовут «мотыльками». Но, видно, крепко поладил с трудным солдатским счастьем Григорий, если три года без малого воевал и лишь царапину получил, когда ночью десантники выбросились на лес.

Болота Финляндии,