Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

перед путниками? — корил он себя, правда, без особой строгости. Ведь, прекрасно понимал, что на следующий день в пути всё с завидной регулярностью повторится вновь. — Разве нельзя обойтись без мата? Ты же сам Пушкин, светило русской поэзии! Как же тебе не стыдно?

Но приступ благодушия и самокопания проходил, и он вновь шёл в «наступление»:

— А без мата сегодня, любезный, никуда не денешься! Ответственно заявляю, никуда не денешься. Куда ни ткнись, он, мат, значит, и строить и жить помогает. С матом и грузчику легче, и крестьянину справней… И, вообще, не написать ли мне о русском мате книгу? — пришедшая в голову идея, его немало повеселила. Улыбнулся, а потом призадумался. Ведь, в будущем пушкинисты не раз говорили, что великий поэт использовал мат со смаком и присущим ему талантом. Уж не он ли, человек из будущего, стал тому причиной? Вот и думай теперь, мучайся. — Пушкин я, в самом деле, или не Пушкин⁈ А ведь, напишу, обязательно напишу, чтобы всякий про силу и самость нашего мата знал…

В голове тут стал план новой книги проявляться.

— Наш же мат это нечто совершенно особенное, уникальное, ни на что иноязычное непохожее. Другие оскорбления перед ним, как младенцы перед взрослым дядькой. На нашем мате разговаривать можно, выдавая законченные предложения и полноценные тексты. Это же настоящий язык… — он, и правда, как-то сам свидетелем был, как один забулдыга целую речь на десяток минут двинул без единого связного слова. — Постой-ка, так и назову свою новую книгу-исследование — «Тайный русский язык».

Сказал-сделал, чем и дорогу чуть скрасил. Пока ехал, в уме набрасывал очертания будущих глав. На каждой почтовой станции начинал хозяина «пытать» на предмет новых матерных слов, выяснять их значение и происхождение.

В последний раз, вообще, решил среди постояльцев соревнование-конкурс устроить, кто сможет дольше, витиеватее и, главное, складнее, ругаться. Даже приз в пятьдесят рублей установил для победителя.

Думал, всё скромненько, тихо пройдёт, а тут такое развернулось, что просто держись. Прослышав про награду, народ на почтовую станцию просто валом повалил. В большую комнату почтовой станции столько людей набилось, что не продохнуть было. В воздухе повис настоящий плотный «духан» из жуткой смеси вони от пота, навоза, перегара и гари из кухни.

— … Да, я такое смогу, что держись! — орал краснорожий купчина в собольей шубе нараспашку. В комнате жарко натоплено, а он, жутко потеющий, все равно шубу не снимал. Перед остальными хвалился. — Никто шибче меня здесь по матушке не обложит. Тоже пятьдесят рублей на то ставлю…

— … Кто сказал, что он лучше всех лаяться может? Лжа все это! Чистая, что ни на есть лжа! — через толпу пробирался решительно настроенный здоровяк в потрепанном пехотном военном мундире, бывший служака, похоже. — Я за такую похвальбу в кунью дырку засуну…

— Что⁈ Ты, сучий потрох! Я твою…

Словом, соревнование без всякого сигнала началось. Зрители, изрядно возбужденные, хорошо «подогретые» ядреным пивом, уже начали болеть за своего претендента на победу. На станции такой ор и топот поднялся, что хоть топор вешай.

— Боже, какой язык, какой слог! — вооружившись блокнотом и карандашом, Пушкин шустро записывал наиболее соленые словечки и словосочетания. Купец и военный, судя по их красным злым лицам, только-только разгонялись и совсем не думали останавливаться. Оставалось лишь молить Бога, чтобы чистые листы в блокноте раньше не кончились. — Сколько экспрессии, жизни! Это нечто невообразимое, по-другому и не скажешь… Эй, друзья-товарищи, вы чего?

Всласть наругавшись, оба спорщика смерили друг друга презрительными взглядами и бросились в драку. Стали раздаваться смачные удары, стоны, новые ругательства. В разные стороны полетели клочья волос, оторванные с мясом куски ткани. Через мгновение в драку влезли и их сторонники, подняв еще больший гвалт.

К счастью, все закончилось без серьезных увечий. Хозяин почтовой станции на радостях от счастливого завершения поставил целое ведро водки. Пушкин от себя еще два ведра добавил, чтобы ни у кого обиды не осталось.

— Вот тебе и русский мат… грозный и беспощадный.

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

В квартиру Пушкин влетел, как ядро, выпущенное из пушки. За время дороги он о многом передумал, и сейчас как нельзя остро чувствовал, что у него заканчивается время. Неведомый враг, организовавший эти три дуэли, наверняка, постарается нанести новый удар, который может и увенчаться успехом. Ведь, неизвестно, когда это случится, кто это сделает, и как этому противостоять.

— … Черт, черт, где-то же я должен был хранить тайные записи! — злился поэт, снова и снова начиная рыться в секретере с документами. — А здесь одни амурные списки… Вот же ты какой неугомонный, Саня. Целых два списка с покоренными красавицами ведешь… Осталось лишь надеяться, что нет точно такого же мужского…

Хохотнул, конечно, но как-то с опаской и не уверенно. Кто знает, какие еще скелеты хранились в шкафу у великого поэта? Не зря же говорят, от тюрьмы и сумы не зарекайся.

— Не дай Бог… Так, возвращаемся к нашим баранам. Саня, где у тебя тут самое секретное место, тайник? Где ты прячешь бумаги про этих чертовых масонов?

Осмотрев беспорядок в кабинете — кругом разложенные бумаги, перевернутый вверх дном секретер, вытащенные полки, валявшиеся книги с полок, Пушкин задумался. Тайник, определенно был, в этом не было ни грамма сомнения.

— Масоны, масоны… Все время думал, что это какие-то средневековые игры в тайные общества со своими красочными ритуалами. Получается же, что никакие это не игры. Тут, похоже, человека прирезать, как высморкаться. Эх, Саня, что же ты наделал…

Он стал вышагивать по кабинету, гадая, где бы ему еще посмотреть. Прошелся в одну сторону, в другую, потом обратно вернулся. Получалось, что везде посмотрел, а толку от этого никакого не было.

— А если… — тут его взгляд опускается вниз, и его осеняет. — В полу тайник⁈ Ведь, про пол-то у меня из головы совершенно вылетело.

Окрыленный этой идеей, Пушкин заново обошел комнату. Простукивая ботинком каждый доску, поэт, наконец, наткнулся на что-то интересное. В самом дальнем углу комнаты, за книжными шкафами, куда редко кто заходит, одна из досок пола была излишне потрепанной. Было очень похож на, что доску довольно часто вынимали, а затем ставили на место.

— Посмотрим.

Подцепил кончиком ножа доску, вытаскивая ее со своего места.

— А вот и пропажа нашлась, —