Россия и современный мир №1/2011 - Юрий Игрицкий

В числе «внешнеполитических угроз» лидирует «китайская угроза», опережая, скажем «японскую» по числу упоминаний почти в 3,4 раза. Эта угроза разъясняется мифологемами более низкого уровня: «превращение в сырьевой придаток», «заселение Дальнего Востока китайцами» («тихая экспансия»), «демографическое давление на границы» и некоторые другие. Сам состав мифологем выступает как достаточно четкое видение ситуации.

Удаленность Дальнего Востока в XVIII–XIX вв. имела абсолютный характер. Центр страны и центр мира (Европа) были бесконечно далеко. Только из них крайне медленно в регион притекали люди и инновации. Причем каждый раз – в «пустоту». Местное (стабильное) население было слишком незначительно по сравнению с людским потоком извне. Местные ресурсы не шли ни в какое сравнение с ресурсами централизованными. Сокращение «входящих» ресурсов в связи с временной утратой интереса к региону (истощение запасов пушного зверя, открытие более легкодоступных месторождений серебра и т.д.) вело к немедленной деградации большей части поселений, оттоку населения «на запад».

Соответственно, формируется и образ форпоста. ВПК становится основой экономики Дальнего Востока. Показательно, что принятый в 30-е годы первый советский план освоения региона имел ярко выраженный военный характер. Да, здесь развивалось океаническое рыболовство, но гораздо активнее строились базы для военных кораблей и подводных лодок. Да, здесь формировался агропромышленный и природопользовательский комплекс, но куда более значимыми были заводы по производству танков («Дальдизель»), двигателей для подводных лодок («Дальэнергомаш»), самолетов (КнААПО) и т.д. Эта ситуация сохранялась до последних лет существования СССР. Конечно, и здесь были свои «приливы» и «отливы». Так, отмечался некоторый спад интереса к региону в послевоенное десятилетие. Однако в целом «приливная» тенденция сохранялась. Более того, строительство БАМа способствовало и возрождению образа «богатого региона», необходимости хозяйственного (не военного) освоения этих богатств (9, с. 215).

Новое столетие внесло в эту тему свои коррективы. Дальний Восток оказался «дальним» только для собственной столицы. По соседству с ДВФО появляются многочисленные «глобальные города» (Токио, Осака, Шанхай, Гонконг и т.д.) (16, с. 18–30) с качественно более активной экономикой, втягивающей в себя хозяйственные системы окружающей их периферии. Неизбежная ориентация периферийного региона на города – «ворота в глобальный мир» – вступает в противоречие с идеей форпоста. А образ окружающей («враждебной») внешнеполитической среды трансформируется в идею «демографического давления» на границы, которое способно «поглотить» регион.

Понятно, что этот миф начинает определять и «объективное», «научное» описание ситуации в регионе.

В самом деле сокращается население с одной стороны Амура и растет население с массой свободных рабочих рук – с другой. Представляется, что в реальности все не так плохо. 1 млн. 200 тыс. человек, которых лишился Дальний Восток, в основном, уехали в начале 90-х годов, в эпоху катастрофического распада империи. Позднее сокращение населения не прекращалось, но по численности не превосходило общероссийские показатели. При этом «естественная убыль», до того существенно не влияющая на картину, становится значимой. Конечно, эти цифры тоже не радуют, но и в область катастрофического не попадают. Существенно и то, что во многих дальневосточных субъектах Федерации сохранилась вполне благоприятная возрастная структура с преобладанием молодых людей.

Отсутствие четкой методики контроля и сколько-нибудь достоверных сведений о длительности пребывания приезжающих создают возможность для самых разнообразных спекуляций.

Действительно, жители сопредельных районов Китая активно участвуют в экономических процессах в регионе. Это обстоятельство отрицать бессмысленно. Гораздо труднее понять, почему это вызывает столь эмоциональную реакцию. Именно китайские рабочие обеспечивают потребности в трудовых ресурсах дальневосточного строительного комплекса, служб ЖКХ. Именно китайские коммерсанты организуют мелкооптовую торговлю товарами народного потребления, создают предприятия общепита, инвестируют средства в сельское хозяйство региона, индустрию досуга и гостеприимства. По экспертным оценкам, приводимым Г.Р. Осиповым (13, с. 17) и Н.Н. Дидух (4, с. 14), до 60 % работников дальневосточного строительного комплекса – граждане КНР, примерно такое же количество граждан КНР заняты в мелкооптовой торговле на территории ДВФО. Иными словами, именно китайцы создают то, что способствует декларируемой цели развития Дальнего Востока, – социальную инфраструктуру, «повышают уровень жизни населения». В чем же опасность?

Вполне понятно, что часть ответственности за создание дальневосточных страшилок «для центра» лежит на самих дальневосточниках. Благодаря им внимание государства было привлечено к региону и не позволило ему окончательно «выпасть» из политического пространства страны.

Но если бы эти «страшилки» не находили отклика в сознании ключевых политических акторов, да и в массовом сознании, они навряд ли имели бы успех. Скажем, идея воссоздания ДВР, популярная в 90-е годы у части дальневосточной интеллигенции, благополучно канула в лету, не найдя отклика ни у дальневосточников, ни у «западников». Зато представление о суровом и «пустом», но богатом регионе, которому угрожает захват со стороны сильного соседа, оказалось востребованным, слилось с образом Дальнего Востока, отторгая все, что не вписывается в этот образ.

Подобные представления и составляли основу государственных программ развития региона в течение более чем столетия. Они предусматривали: «1. Эффективное использование природных ресурсов региона (ископаемых, рыбных, лесных). 2. Создание транспортно-логистического коридора как для российских, так и для европейских хозяйственных связей со странами АТР. 3. Модернизацию хозяйственной структуры Дальнего Востока за счет частичной переработки транзитного сырья и полуфабрикатов и достройки «верхних» этажей народнохозяйственного комплекса» (17).

Но практически эти же представления мы выделяли в качестве политических мифов Дальнего Востока (2, с. 28–39). Использование этих мифов позволило региональному руководству организовать эффективную коммуникацию с федеральным центром. В чем же диссонанс? На наш взгляд, наиболее полно этот диссонанс воплощается в характеристиках «пустой», «безлюдный», «редко населенный» край. Попробуем описать смысл этих концептов и фиксируемое ими представление о реальности.

«Пустота», «редкое население» Дальнего Востока для дальневосточников – это прежде всего подчеркивание значимости каждого человека. Проблема ни в каком-то особом – гуманистическом – духе. Просто на фоне относительно редкого населения и развитых сетевых структур (2, с. 28–39) ресурс каждого оказывается значимым. Именно он в изменившихся условиях (смена приоритета деятельности, сокращение господдержки и др.) может оказаться способным на конвертацию уникальных умений в спасительную форму деятельности (14, с. 21–25).

Такое отношение связано и со спецификой освоения региона. Как отмечалось выше, периоды активной «государственной заботы» о продвижении на восток, когда в регион текли финансовые, материальные и людские ресурсы, чередовались с периодами «временного охлаждения». Но в период «приливов» далеко не любая деятельность в регионе получала поддержку. Только ключевое направление официально присутствовало в регионе. В разные периоды это могла быть пушнина, серебро, золото, ВПК и военные базы, рыболовство и т.д. В очередной «приливный» период менялось начальство, менялись приоритеты, а вместе с ними и вся легальная социально-экономическая структура региона на них ориентированная. Остальная часть населения с ее хозяйственной активностью исчезала из отчетов губернаторов и советских руководителей региона.

В периоды политических осложнений или хозяйственных неурядиц регион переходил в «режим консервации». Застывала видимая хозяйственная и культурная жизнь. Население заметно (порой в полтора и более раза) сокращалось. Все пространство «внутри» региона становилось «невидимым» для государства. Существенной оставалась только задача обороны границы.

В «невидимом» регионе возрастало значение «невидимых» форм деятельности, индивидуальной активности, что в условиях ослабления административного давления позволяло региону пережить трудные времена в ожидании, когда политическая воля вновь направит на дальневосточную окраину людей, финансы, материальные ресурсы. Именно эта местная активность создавала более или менее комфортные условия существования. Благодаря «невидимкам», в регионе формировалась особая структура, обозначенная нами как «проточная культура» (2, с. 28–39), призванная «гасить» избыточные инновации, идущие из столицы, приспосабливать их к местным условиям. Структура социальной ткани, ее неформальная часть обеспечивала выживание населения дальневосточной окраины, превращая лидера местного сообщества в «государево око» в кратчайший период (15).