Россия и современный мир №1/2011 - Юрий Игрицкий

Концепция технологических центров типа «Сколково» традиционно напоминает карантинные «особые экономические зоны» Китая периода 90-х годов; устранение же общеэкономических институциональных слабостей остается под вопросом. Так, самодиагностированная безбрежная коррупция связывается лишь с недостатками механизмов государственного контроля, но на детальное обсуждение очевидных изъянов политической и общественной системы наложено табу. Разумеется, и западным партнерам по модернизации приходится иметь дело с проблемой коррупции, однако их опыт показывает, что борьба с этой общественной эпидемией превратится в сизифов труд и не сможет быть выиграна с помощью политических кампаний, даже прокуратуры и полиции. Только прозрачность в принятии всех политических и экономических решений, т.е. последовательно осуществляемая свобода информации и прессы, защищаемая независимым правосудием и поддерживаемая осознающим проблему государственным руководством, создает то общественное доверие к дееспособности государства, которое делает возможными политическую стабильность и экономический рост.

Сначала США и страны – члены ЕС были объявлены равноправными партнерами по модернизации. Таким образом «Запад» – как обобщенное понятие, все еще используемое во внешнеполитической полемике как образ врага – на первый взгляд был реабилитирован. После внешнеполитического наступления В. Путина в ноябре 2010 г., призванного придать привлекательность его образу, стало заметно явное смещение ожиданий в пользу ЕС. Если учесть, что в российской внешней политике США традиционно рассматривались как главный геополитический соперник, то такое смещение акцентов удивляет, – правда, лишь на первый взгляд. Пожалуй, главное здесь – растущее беспокойство Москвы в связи с ограничением внешнеполитической свободы действий президента Обамы после выборов в Конгресс в ноябре 2010 г. и реальной опасностью нового ужесточения американской политики по отношению к России. Между тем с ЕС и его членами, задающими тон во внешней политике, имеется длительный опыт добрососедского сотрудничества, несмотря на то, что диалог с Брюсселем постоянно тормозился из-за противоположных мнений и интересов на внутриевропейском интеграционном пространстве.

Однако смена партнера не решает основной проблемы: успех модернизационного партнерства находится в зависимости от совместимости технических норм, правовых и экономических систем и не в последнюю очередь – политических культур участвующих государств. Чем выше взаимная согласованность механизмов функционирования и санкций, тем ниже издержки при заимствовании технических и организационных решений. В то же время свойственные одной стране недостатки правовых норм, допускающие сомнительные критерии экономического успеха и откровенную коррупцию, становятся проблемой и для партнера. В этом отношении российской стороне требуется глубокое реформирование. Здесь призывы к крупным геополитическим проектам не послужат заменой.

За прошедшие годы исходная основа российской внешней политики и политики безопасности заметно укрепилась. Военный успех в конфликте с Грузией отнюдь не имеет такого значения, как соглашение с Украиной о продлении срока действия договора о базе Черноморского флота в Севастополе до 2042 г. и успешное вмешательство во внутреннюю политику Украины, Молдавии и Киргизии.

Усиление региональной гегемонии России, конечно, демонстрирует собственную динамику, которая неизбежно вступает в противоречие с российскими признаниями суверенитета соседних стран, ибо возрастает искушение вновь заняться «собиранием русских земель». Тлеющий межэтнический конфликт в Киргизии показывает, что неоимперская политика также несет с собой риск экономического перенапряжения и совместной политической ответственности. Если отвлечься от энергетической политики, то не существует привлекательного идеологического обоснования, которое могло бы убедить население, особенно соседних государств на Юге, в преимуществах российской гегемонии. Для них вряд ли является секретом, насколько накалилась в самой России атмосфера межэтнических отношений и усилились группировки, представляющие агрессивный русский национализм.

Значение сотрудничества с Россией по многим проблемам мировой политики, не в последнюю очередь по проблемам европейской безопасности, очевидно. Вплоть до недавнего прошлого российская внешняя политика отличалась заметной двойственностью – как по своей направленности, так и по последствиям. Предпочтение, отдававшееся двусторонним соглашениям с европейскими партнерами, провозглашаемым в качестве «стратегических», порождало подозрение, что продолжается классическая советская политика раскола в отношении ставших обузой организаций Запада (НАТО, ОБСЕ). С недавних пор появились ободряющие признаки усиления готовности к сотрудничеству. Подписание нового соглашения с США о сокращении стратегических вооружений (New START) является важным шагом не только в смысле традиционного контроля над вооружениями в двусторонних отношениях с США, – оно, безусловно, увеличивает предпосылки для всемирного контроля и сокращения ядерных вооружений. По вопросу о международных санкциях против Ирана Москва также отошла от своей позиции затяжек. Но самое наглядное – это деэскалация споров о размещении американской противоракетной системы в Центральной Европе в пользу согласованного с НАТО в Лиссабоне совместного проекта создания соответствующей системы вооружения. Теперь ответственность за дальнейший прогресс в этой области лежит на Вашингтоне (где уже, разумеется, формируется сопротивление глобалистских стратегов и военного лобби).

Следующие важные активы российской внешней политики последних месяцев – это ратификация блокированного с 2006 г. плана реформ (14-й протокол) для Европейского суда по правам человека, взволнованная реакция российского руководства в связи с катастрофой самолета с польской делегацией, прибывшей в Смоленск отмечать памятную дату, а также официальное признание Государственной думой ответственности советского руководства за массовые убийства в Катыни. Такие шаги больше пригодны для того, чтобы устранить недоверие к России в государствах Центральной Европы, чем провозглашение великих геополитических перспектив.

В сознании партнеров на Западе сохраняется один значимый фактор неопределенности – недостаточная прозрачность распределения компетенций и процессов принятия решений в Москве. Высокая степень персонализации политики и длительная дискуссия внутри руководящего тандема по поводу баланса власти (кто кого), гарантированное думское большинство при голосовании за любые руководящие решения, публично выраженные сомнения политических стратегов в политической зрелости русского народа – все это неизбежно порождает неопределенность. Доверие формируется не PR-акциями, а внятностью политических программ, определенностью действий и не в последнюю очередь – готовностью к компромиссам. Даже несмотря на то, что дискуссии по проблемам численности обычных вооруженных сил в Европе (ОВСЕ) полностью замерли, все же размещение в Абхазии и Южной Осетии зенитных ракет не служит сигналом очередной готовности к взаимопониманию. Российское правительство ничем не рисковало бы, приняв решение отвести свои войска, как это и записано в соглашении с ЕС, на исходные позиции до войны с Грузией.

Итак, на Западе продолжаются горячие дискуссии о тайных геостратегических планах Москвы. «Перезагрузка» в отношениях с США затягивается, так как значительная часть американского внешнеполитического истеблишмента отказывается от всеобъемлющего сотрудничества. Они упускают из виду, сколь мало в Москве укреплен внутриполитический грунт и насколько российская внешняя политика зациклена на чуть ли не мифической цели встать вровень с США. Так рефлекторные сомнения в готовности российского партнера к сотрудничеству превращаются в самоосуществленное пророчество, поскольку служат укреплению как раз тех реакционных сил в России, чья победа стала бы неожиданностью даже для западных сторонников бдительности во внешней политике. В свою очередь, умножающиеся признаки дрейфа российской модернизации в направлении авторитарной модели дают козыри в руки тем силам на Западе, которые еще перестройку М. Горбачёва считали советским пропагандистским трюком.

Сотрудничество с ЕС может здесь послужить важным полевым испытанием, направленным на то, чтобы остановить губительный круговорот и стабилизировать медленный процесс переосмысления, происходящий в Москве. Приглашение к модернизационному партнерству с целью содействовать «открытости, самостоятельности и свободе развития индивида и всего общества» (Медведев) предполагает нечто большее, чем совместную работу над несколькими крупными проектами. Без систематической доработки главным образом правовых стандартов в России прорыв к инновационному обществу вновь свелся бы к ориентации на «маяки», а модернизационное партнерство осталось бы риторической фразой для политических коммюнике. Тон текущих споров об основах соглашения между Россией и ЕС отмечен ненужной раздраженностью, чему в немалой степени способствуют и не слишком приличные намеки на «возможный новый кризис в энергетической сфере» в случае неудачи урегулирования с ЕС (слова премьер-министра Путина в Берлине 25.11.1010).