"Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв. - Жан Молине

— Посмотрите, как он скромен! — воскликнула она.

— Да, скромен и несчастен, — продолжал он. — То, что я ощущаю, заставляет меня опасаться, а то, чего я опасаюсь, заставляет меня опасаться вдвойне. Я обожаю вас, но это чувство отнюдь не придает мне уверенности в себе.

Мелита продолжала шутить, но как же неловко скрывала она причину, ее на то подталкивающую! Тремикур взял ее за руку, и она даже не подумала вырвать ее. Он решил, что может позволить себе ее слегка пожать; она выразила свое неудовольствие и поинтересовалась, не хочет ли он ее покалечить.

— Ах! Сударыня! — сказал он, делая вид, что пришел в отчаяние. — Я прошу у вас тысячу раз прощения, я вовсе не думал, что кого-нибудь можно таким образом покалечить.

Вид, который он на себя напустил, обезоружил ее; он понял, что решающий момент настал; он подал знак, и в то же мгновение музыканты, находившиеся в это время в коридоре, начали исполнять чарующий концерт. Этот концерт привел ее в полное замешательство; она позволила себе послушать его лишь несколько мгновений и, желая удалиться от места, которое становилось опасным, сделала несколько шагов и сама вошла в еще одну комнату, еще более восхитительную, чем те, что она видела до сих пор. Тремикур мог бы воспользоваться охватившим ее восторгом и незаметно закрыть дверь, дабы заставить выслушать его, но он желал, чтобы поступательное движение его победы шло вослед поступательному увеличению ее удовольствия.

Эта новая комната представляла собой купальню. Мрамор, фарфор, муслин — ничто не было забыто; настенные панно, расписанные арабесками Перо[14] по эскизам Жило[15], были развешены между пилонами с большим вкусом. Морские растения, отлитые в бронзе Кафьери[16], фарфоровые фигурки с кивающими головками, хитроумно чередующиеся кристаллы и раковины украшали эту залу, в которой находились две ниши, одна из них была занята ванной, другая — ложем, обитым вышитым индийским муслином и украшенным кистями. Рядом находилась туалетная комната, панели которой были расписаны Уэ[17], изобразившим на них фрукты, цветы и редких экзотических птиц, перемешав их с гирляндами и медальонами, в которых Буше[18] разместил картинки на галантные темы, написанные в технике гризайль и подобные тем, что можно увидеть на верхних панелях дверей. Не забыли здесь поставить и серебряный туалетный столик работы Жермена[19]; живые цветы заполняли широкие фарфоровые вазы темносинего цвета, подчеркнутого золотым орнаментом. Мебель, обитая тканью того же цвета, изготовленная Мартеном[20] в технике авантюрина[21], вносила последний штрих в эти покои, способные очаровать даже фею. Вверху комната завершалась карнизом элегантного профиля, над которым возвышалась позолоченная капитель в форме колокола, служившая бордюром пониженного свода, украшенного мозаикой из золота, перемежавшейся с цветочной росписью работы Башелье[22].

Мелита уже не могла вместить в себя столько роскошеств, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание, и вынуждена была присесть.

— Я больше не могу, — сказала она. — Это слишком красиво. Ничто на земле не может сравниться…

В ее голосе звучало тайное смятение. Тремикур почувствовал, что она растрогана, но, будучи человеком ловким, он решил избегать серьезного тона и довольствовался тем, что продолжал вести шутливую беседу с сердцем, которое вполне еще могло отступиться.

— Вы не верите в это, — сказал он ей, — но именно так можно ощутить, что ни от чего нельзя зарекаться. Я прекрасно знал, что все это вас очарует, но женщины всегда предпочитают сомневаться.

— О, я больше не сомневаюсь, я честно признаюсь, что все это божественно и меня чарует.

Он приблизился к ней без притворства.

— Признайтесь, — заговорил он снова, — что это и есть маленький домик, достойный своего названия. Если вы упрекали меня в том, что я не способен испытывать любовь, признайтесь тем не менее, что присутствие стольких вещей, способных ее вызвать, должно делать честь моему воображению; я убежден даже, что вы не понимаете более, как можно иметь одновременно столь нежные замыслы и столь нечувствительное сердце. Не правда ли, вы об этом подумали?

— Может быть, здесь и есть доля истины, — отвечала она с улыбкой.

— Ну хорошо! — продолжал он. — Заверяю вас, что вы имеете обо мне превратное мнение. Говорю вам сейчас об этом совершенно бескорыстно, потому что хорошо вижу, что, имей я сердце в сотню раз более нежное, чем то, которое вы считаете бесчувственным, я не растрогал бы вас; и все же, вне всякого сомнения, я способен на любовь и постоянство как никто другой. Наша светская манера выражаться, наши друзья, наши особняки и весь наш образ жизни делают нас в глазах других коварными и легкомысленными; женщина благоразумная судит о нас по этим внешним признакам. Мы сами охотно способствуем созданию этой репутации. Коль скоро всеобщий предрассудок связывает с нами этот образ непостоянства и кокетства, необходимо, чтобы мы сами его на себя напускали, но, поверьте, фривольность и даже удовольствие не всегда способны нас увлечь. Есть предметы, созданные, чтобы нас остановить и вернуть к истине, и, стоит нам с ними столкнуться, как мы выказываем и более любви, и более постоянства, чем иные… Но у вас рассеянный вид? О чем вы думаете?

— Об этой музыке, — сказала она. — Я думала от нее бежать, но издалека она кажется еще более трогательной. (Какое признание!)

— Это любовь преследует вас, — отвечал Тремикур, — но она не знает, с кем имеет дело… Вскоре эта музыка покажется вам не более чем шумовым фоном.

— Наверняка, — подтвердила она. — Но в конце концов в настоящий момент она мне мешает… Давайте выйдем, я хочу посмотреть на сад…

Тремикур повиновался вновь. Его податливость не была жертвой. Какое признание, какой знак благосклонности может сравниться для любовника с тем замешательством, которым он наслаждается! Он удовольствовался тем, что показал ей мимоходом другое помещение, смежное с купальней и жилыми покоями. Это была туалетная комната, оснащенная мраморным умывальником с затвором, инкрустированным пахучим деревом. Умывальник был заключен в нишу, имитировавшую живую беседку, чьи ветви соединялись в виде арки в потолочном изгибе; мотив этот был повторен и в росписи стен, центральная часть плафона представляла собой небо, населенное птицами. Урны, фарфоровая посуда, наполненная пахучими веществами, были искусно размещены на подставках. В шкафах, замаскированных росписью, размещались хрусталь, вазы и утварь, используемая в этой комнате. Они пересекли гардеробную, где находилась потайная лестница, ведущая в антресоли, предназначенные для таинств. Эта гардеробная выходила в вестибюль. Мелита и маркиз вновь прошли через салон. Он открыл дверь, ведущую в сад, но каково же было удивление Мелиты, когда она увидела сад, разбитый в виде амфитеатра и освещенный двумя тысячами фонариков. Зелень все еще была яркой, и свет делал ее более насыщенной. Множество водометов и водоемов, искусно соединенных между собой, отражали иллюминацию. Трамблен[23], которому было поручено это дело, распределил свет таким образом, что переднюю часть сада освещали террины, в то время как более отдаленные части подсвечивались фонариками разной величины. В конце главных аллей он разместил транспаранты[24], манившие своими причудливыми формами. Мелита была очарована, и в течение четверти часа она издавала одни лишь возгласы восхищения. Не видимые взору пастушеские свирели выводили оживленную мелодию, чуть дальше голос исполнял арию из «Иссе»[25]; где-то из очаровательного грота извергалась с неудержимым натиском вода; в другом месте с нежным рокотом струился водяной каскад. В разнообразных боскетах тысячи разных развлечений были приготовлены для удовольствия и любви; красивые зеленые залы вели в амфитеатр, бальную и концертную залы; партеры, усыпанные цветами, буленгрены[26], дерновые скамьи, чугунные вазы и фигуры из мрамора обозначали границы и углы пересечений аллей в саду, где яркое, затем более приглушенное, а потом и вовсе тусклое освещение варьировалось до бесконечности. Тремикур, не обнаруживая никакого умысла и даже, как уже говорилось, делая вид, что он менее пылок, чем это было на самом деле, повел Мелиту в извилистую аллею, которая заставила ее внутренне опасаться новой неожиданности. И действительно эта резко изгибающаяся аллея была полностью погружена в сумерки. Она не боялась бы туда войти, будучи равнодушной, но тайное волнение, которое она испытывала, заставляло ее всего опасаться. Она казалась испуганной, и испуг ее удвоился, когда внезапно раздались артиллерийские залпы. Тремикур, умевший ценить преимущество, которое дает мужчине испытываемый женщиной страх, привлек ее к себе и с горячностью заключил в объятия, отвечая на ее порыв. Она попыталась освободиться с такой же горячностью, когда неожиданно зарево фейерверка позволило ей увидеть в глазах дерзкого смельчака любовь самую нежную и покорную. Мгновение она оставалась неподвижной, то есть растроганной. Мгновение это было не настолько короткое, чтобы позволить ей вырваться из его объятий, если бы она действительно его ненавидела, а потому Тремикур имел все основания подумать, что она не колебалась, а просто забыла вырваться. Этот красивый фейерверк был устроен Карлом Руггьери[27]; он смешался с транспарантами различных цветов, которые, смешиваясь в свою очередь с водой бьющих фонтанов в роще, где происходил весь этот праздник, представляли собой зрелище восхитительное.