"Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв. - Жан Молине

Герцогиня лежала точно в забытьи; обеспокоенный, я применил особое средство, которое всегда при мне, свой бойкий язык; приник губами к розовому бутону на вершине прелестного холмика, и то, как она живо встрепенулась, рассеяло мои страхи. «О Боже, Боже! Милый, ты все-таки ее нашел!» — вскричала она, бросаясь мне на шею. «Нашел? Но что же?» — удивился я. «Да то, чего, как мне твердили, у меня нет — мою чувственность!..» И вновь прелюдия из поцелуев, и один за другим полетели на пол предметы моей одежды, пока мы, наконец, не очутились в той самой позиции лицом к лицу, которую упоминала некая смешная жеманница. Но малютка-герцогиня, смею вас уверить, не была похожа на недотрог, что страшатся лечь рядом с неодетым мужчиной. В новом положении мне открылись новые утехи. Герцогиня была сложена безупречно! Пышная, но не толстая, стройная, но не тощая, а чресла столь призывно изгибаются… И я, ей-богу, отвечал на сей призыв со всем старанием.

Я весьма охоч до любовных трудов, но Господь не дал нам обрести вечное движение, поэтому когда-то надобно остановиться, ибо эта игра скорее утомляет, нежели надоедает.

Герцогиня неизменно бормотала что-то невнятное, в каждую встречу все то же, и по мере того как убывал ее пыл, она превращалась в существо заурядное и бесцветное. До чего я люблю несравненный лепет, срывающийся с уст упоенной сладострастием женщины! Как подкрепляет и усиливает ласку даже одно подходящее к делу словечко! Уберите речи, предваряющие блаженство, и те волшебные слова, которые рождаются, когда спадает первая волна восторга, часто приближая новую, — и вот уж на груди прелестниц нас настигает скука: любви как не бывало, рой наслаждений улетел, мы погружаемся в дремоту, и нам уж больше не очнуться.

За две недели с герцогиней я проделал весь означенный путь: начало было слишком бурным, и скоро пришло пресыщение, а за ним — отвращение. В этом состоянии я пребывал, когда однажды вечером мне принесли ларчик и письмецо.

«Минутный порыв сделал меня вашею любовницей, минута все переменила; но я признательна вам, сударь, за ваши заботы и прошу принять этот ларчик. Благодаря ему вы сохраните в памяти образ той, что, кажется, была вам дорога, но не сумела составить ваше счастие надолго».

Я сразу понял, от кого исходило письмо — сама герцогиня была неспособна продиктовать такие строки. И написал ответ: «Сударыня, я, право, тронут вашим добрым сердцем, удостоившим похвалы мою скромную особу. В сношениях с вами я выказал усердие, которое, как мне казалось, пришлось вам по нраву, и мне не след питать ни гнева, ни досады. Довольно с меня наград за победу, и нет нужды награждать отступление. Всю последнюю неделю я лишь ждал ваших приказаний, ни разу, в силу глубокого почтения к вам, их не предвосхитив. Ваш портрет я сохраню как знак того, что вы изволили признать мои таланты. Желаю, чтобы счастливый смертный, занявший мое место, сумел превзойти меня! Я же рад оказать вам обоим необременительную услугу — уступить возможность насладиться сполна».

Мой преемник, неглупый человек, продержался, как и я, лишь несколько дней; герцогиня сменила его на некоего вельможу; тот в самом деле оказался под стать ей по духу, а для утех телесных у нее имелись лакеи — таков удел герцогинь.

Дописав свой ответ, я открыл ларчик и нашел в нем превосходные бриллианты и портрет герцогини в пеньюаре, который был так хорош, что я безотчетно поднес его к губам. Признаться ли? Я вновь поддался чарам обворожительной куклы, и мой порыв завершился жертвенным возлиянием в ее честь.

Женитьба

Я наделал долгов, и мои кредиторы, почтенные иудеи, постоянно являли мне свои висельные рожи. Тогда-то я и принял великодушное решение: женюсь! «Но ты же пропадешь!» — «Да, пропаду, и чем скорее, тем лучше».

Я позвал одну знакомую пожилую маркизу, мастерицу плести интриги и брачную сводницу, и посвятил ее в свое дело, прибавив, что оно не терпит отлагательства. «Так-так, — сказала она, — и вам надобна красивая?» — «Бог мой, да все равно, ведь я беру ее в жены, а не затем, чтоб на нее пялили глаза, так зачем мне красота!» — «Богатая?» — «Весьма желательно!» — «Умная?» — «Ну-у… в меру». — «Что ж, я вам помогу. Вы знаете госпожу де Л’Эрмитаж?» — «Нет». — «Я вас представлю. Это моя подруга, у нее есть дочка восемнадцати лет. Очень богатая и, главное, отменного нрава». (Эх, верно, уродина еще та!) И добрая моя дуэнья тотчас же взялась за дело: пошла замолвить первое словечко, похлопотать за меня, расписать в лучшем виде; в тот же вечер она прислала мне записку, а два дня спустя мы вместе от правились к будущей моей теще.

Госпожа де Л’Эрмитаж держит блестящий салон, куда, расплачиваясь за ужин острословием, сходятся все наши полубоги, все современные аполлоны. Уже в прихожей на меня пахнуло ароматом древностей; моя советчица меня предупредила, что я должен всем восхищаться. Зайдя в просторную квадратную гостиную, я увидал хозяйку, ни дать ни взять чаровница: худая, как скелет, и с королевской статью. Она осыпает меня любезностями, я отвечаю бесконечными реверансами и ищу глазами свою суженую… Как бы не так! Сначала вынести суждение обо мне должна матушка, черт бы ее побрал, да и прилично ли выставлять девушку напоказ абы кому?.. Дуэнья с матушкой завели церемонную беседу, пустились в воспоминания. За это время я обошел всю гостиную. Стены ее украшали поблекшие гобелены в зеленых тонах. На них были изображены Кассандра и Поликсена, царь Приам, а также множество троянцев и коварных греков, и около рта у каждого разворачивался свиток — для удобства беседы. С потолка свисал огромный светильник золоченой бронзы о семи ветвях, должно быть, освещавший когда-то пиры Навуходоносора; по углам стояли старинные лаковые треножники, на которых красовались античные вазы и пирамиды с усеченными верхушками, извлеченные из раскопов Ниневии Великолепной. На столах паросского мрамора с гранитными ножками громоздились греческие и римские бюсты и ящички с монетами и медалями. Над камином высотою в добрых восемь футов висело металлическое зеркало в огромной раме с тонкой резьбой — оно, не иначе, принадлежало самой Елене Прекрасной. Кресла были точно такие, как у царицы Савской — накрытые ковриками, туго набитые, чтобы не проваливаться, и изукрашенные позолотой. Вот, дорогой мой, предметы, составлявшие диковинную меблировку. Мой искушенный взор угадывал в ней признак богатства, мысль о котором дразнила мою душу, и я уже воображал, как поменяю всю эту дребедень на роскошные образцы новейшего вкуса. Однако же вслух восхищался каждой вещью и даже рукоплескал с видом знатока; похвалы мои были приняты благосклонно; вскоре мы с моей наперсницей ретировались.

Выйдя за порог, она сказала мне, что мое лицо, мой чинный, солидный вид (ведь я, черт побери, ни единого раза не улыбнулся!), особливо же моя чрезвычайная учтивость расположили хозяйку салона в мою пользу и что меня, быть может, пригласят отужинать в четверг, день большого приема, а тогда уж я увижу мадемуазель Эвтерпу… Будь я проклят! Вот это имечко… я даже испугался: ну, как прелестница и сама окажется антиком…

Приглашение я получил, ужин был в том же духе, что и обстановка, и я наконец увидал мою Эвтерпу… Силы небесные… вот красавица так красавица: ее словно топором ваяли, и будь я неладен, коли не обезьяна тому изваянию служила образцом, хотя почтенная матушка уверяла, будто ее дочь — живой портрет господина де Л’Эрмитажа. Плотное приземистое тулово, оливкового цвета кожа, глубоко посаженные, утопающие в жирных щеках глазки, полузаросший волосами лоб, огромный рот с торчащими зубищами, похожими на черешки сухой гвоздики, жилистая шея, а на ней… о боже!., газовая шаль ревниво прикрывает нечто необъятное. Ох, уж прикрыть бы заодно и две огромные лапы, ужаснейшие из всех, какие только приходилось мыть горничным на всем белом свете. Но вот мадемуазель Эвтерпа жеманно подбирает губы, и оттого становится еще страшнее… Когда ж она заговорила… — свят, свят, свят! Что по сравненью с ней Като[43]! «О небо, и вот такое взять в жены! — мысленно воскликнул я, обращаясь к самому себе. — Ужасно!» И сам же себе возразил: «Да погоди, глядишь, еще и не женишься!» — «Эх, милый мой, сорок тысяч ливров ренты при вступлении в брак да еще столько же в придачу не шутка! Вот в чем ее красота, а что есть у меня? Один отменный х… да и тут навряд ли ей много перепадет. А должники-то преследуют меня по пятам: придется пойти на эту жертву».

После ужина мадемуазель Эвтерпа уселась подле своей матушки, а я принялся любовно икать и квохтать; излияния мои были приняты благосклонно; в общем, спустя две недели мы обвенчались, и я получил первые двадцать тысяч ливров из обещанных по контракту. Итак, я стал супругом Эвтерпы. Матушка напутствовала дочь благословением и поцелуем, и моя чистая голубка легла в постель, стыдливо сжавшись в комочек. Часть гостей, по большей части молодежь, поздравили меня с близким счастьем, пожелали удачи и потехи ради укрылись в соседних со спальней комнатах. Я пристроился рядом с юной девой, а та заливалась слезами. «Мадам, — сказал я ей, — брачная стезя, на которую мы вступили, узка и терниста, но она ведет к счастию; роз без шипов на свете не бывает, мне же, вашему мужу, надлежит обломать их. Создатель пожелал соединить нас как две половины единого целого. А дабы укрепить конструкцию, Он снабдил мужчину, господина своей супруги, этаким стержнем… Вот он, пощупайте (я поднес ее руку туда, она отдернула ее в притворном страхе). А в вас есть для него отверстие, позвольте же мне отыскать его и угнездить мой стержень». Я крепко обхватил смиренницу — она стиснула ляжки, я просунул колено, как клин, — она давай сопротивляться, отбиваться кулаками, наконец, притворилась, будто лишилась чувств, и вытянула ноги, вздыбив зад. Я ударяю в дверь… И вот те на! Ах, ты… Будь я неладен! Мерзавка чертова! Какой позор! Украсила меня рогами! Я задыхался от негодования. Дверь-то оказалась распахнутою настежь. Ах, сука, ах ты, тварь! И эта потаскуха еще обороняла свой дырявый зад! Я пнул ее, она — царапаться, орать, я стал лупить ее еще и осыпать проклятьями, и тут к нам ворвалась мамаша, пылая гневом. Я спрыгнул на пол и выбежал вон. Меня окружили друзья, с заботливой издевкой они спрашивали, не дурно ли мне, не принести ли мне стакан воды. А мне бы поскорее, черт возьми, отсюда вон! Минуты не прошло, как появляется моя почтеннейшая теща и говорит величественным тоном: «Любезный зять, я знаю, в чем тут дело!» — «Еще бы, тысяча чертей! Я тоже знаю и даже лучше, чем хотел бы». — «Нет-нет! Со мною в первый после свадьбы день случилось то же самое». — «Ха! Хороша семейка!» — «Не огорчайтесь же, она еще невинное, неискушенное дитя, но она пообвыкнется, ступайте к ней и постарайтесь взять ее лаской». Меня душила злость, и только потому я слушал, не перебивая, однако же в ответ на это предложение взорвался: «Вернуться к ней? Пускай тот негодяй, что первым ее пропахал, ее и забирает!.. В ней все растянуто, как у ослицы или у кобылы!» (Тут госпожа де Л’Эрмитаж нахмурилась). — «Любезный зять, как я поняла, вы просто не смогли…» — «Что-о? Я не смог? Черт побери, сударыня! Тут кто угодно сможет — карета вкатит без труда!» Старая ведьма опять раскричалась, мне страстно захотелось выкинуть ее в окно, но я сдержался и выбежал из этого проклятого дома, чтоб никогда туда не возвращаться.