Отречение - Мария Анатольевна Донченко

– Никогда в своей жизни я не считал возможным сдаваться и не предлагал сдаваться своим соратникам, – ответил Советник. – Даже в девяносто первом, когда всё было потеряно, и даже в девяносто третьем… Мы будем воевать, Саша. Будем. Но я хочу, чтобы ты без эмоций понимал соотношение сил. Это первое. И второе – пока есть возможность отправить в Россию семьи. Женщин и детей. Через две-три недели такой возможности может не остаться.

– Вы считаете…

– Я считаю, что нас могут отрезать от российской границы. Это будет означать конец. Точнее, тогда конец станет вопросом времени, и очень небольшого времени. Мужчины, способные держать оружие, безусловно, должны защищать Республику – это не обсуждается. Но семьи надо отправлять в Россию. Приказывать я в данном случае не могу. Считай, что это настойчивая рекомендация…

…Артём то ли спал, то ли нет, но скорее спал, и видел маленькие фигурки в камуфляже и с оружием, на которых он наводил перекрестье прицела, а пальцы жали на курок, плечо чувствовало отдачу, а страха почему-то не было, было что-то другое, хотя умом он понимал, что сейчас один камуфляжный может сориентироваться быстрее него и выпустить очередь…

Это было вчера.

– Ты спишь? – тихо спросила Вероника.

Артём вздрогнул и стряхнул с себя сон.

Значит, это было вчера, а сейчас он снова в ОГА, потому что ТАМ её не было.

– Сплю, – ответил он, – а что?

– Извини, если помешала. Решила заглянуть. Всё равно скоро вставать.

Артём не ответил.

– Я хотела спросить, – продолжила девушка почти шёпотом, чтобы никого не разбудить, – если не обидишься, конечно… Правда, что это очень страшно, когда убиваешь человека в первый раз? Что в этот момент чувствуешь?

Артём помедлил. Её глаза цвета морской волны поблёскивали в полутьме на фоне окна, и было уже достаточно светло, чтобы разглядеть её лицо и руки, которые она зябко прятала в рукава кителя…

Что он мог ответить? Он участвовал в бою на расстоянии и не мог сказать определённо, задела кого-то его пуля или нет… Но он наверняка знал, что чуть больше года назад он убил Алексея Усольцева. Вот тот-то был совершенно точно мёртв. Оставил вдовой Лесю, которая, как ни крути, была с ним сегодня на одной стороне баррикад против общего врага. Но Леся – это одно, а её муж – совсем другое, жалел ли он сегодня о своём поступке? Нет, совершенно определённо нет…

Вероника ждала ответа.

– Ничего не чувствуешь, – сказал он таким же полушёпотом, – совсем ничего. Это всё сказки.

Закрыл глаза и провалился в сон.

Глава восьмая

Год 2014. Июнь. Степь под Славянском.

На вершине холма находился седой ополченец-наблюдатель с автоматом, рацией и прибором ночного видения.

Ночь выдалась безоблачная, и яркие звёзды пронзали чёрный купол неба. С западной стороны периодически возникали сполохи взрывов, и оттуда доносился шум далёкого боя. Но на его участке установилась тишина, которая могла быть обманчивой, и он напряжённо вглядывался в темноту.

Вокруг цвела пряным разнотравьем степь. Стрекотали кузнечики, и множество ароматов трав сливалось в удивительную симфонию запаха июньской ночи.

На радиоволне шла перекличка постов, и раз в пятнадцать минут он подносил рацию к губам.

– Я Латыш, – произносил он свой позывной, – у меня всё тихо.

В ответ отзывались этой же фразой товарищи по оружию.

И о том, что в эту бархатную ночь по всем земным законам истекал срок давности его преступления, в целом мире, наверное, помнил только он один.

А может быть, и не только он.

Александр Матвеев уже почти две недели не был дома и вот наконец появился – если это можно было так назвать.

Вслед за женой, державшей карманный фонарик, он спускался по ступенькам в подвал своего дома, где раньше никогда не бывал. Вокруг пахло тёплыми трубами.

Между матрасами, куртками и чемоданами Марина провела мужа в угол, где оборудовала лежанку для младших детей.

– У нас очень хорошее место, – сказала она, – тёплое и сухое. И дети привыкают. Я стараюсь их с вечера здесь укладывать. Будут ночью стрелять, не будут – никогда не знаешь заранее, лучше с вечера, чтобы не бежать потом…

Она говорила спокойно, без тени истерики или претензии в голосе, как о совершенно обыденных вещах.

Муж взял её за руку.

– Марина, – сказал он, – тебе с детьми надо уехать.

– Куда уехать, Саша? – быстро спросила она.

– В Россию.

– А ты?

– Я должен остаться и воевать.

Марина опустила глаза и снова подняла их на мужа.

– Мы никуда без тебя не поедем.

– Марина, я не могу сказать тебе всего, но поверь, что всё плохо. Нас будут отрезать от границы. Сил стоять против полноценной армии у нас нет. Ещё неделя, две, ну три – и нас отрежут. Мы окажемся в котле, из которого уже не выберемся. И тогда, – он сглотнул подступивший к горлу комок, – я не знаю, что тогда будет, Марина. Уезжать надо сейчас, пока есть такая возможность.

– У нас там никого нет…

– Я поговорю с Артёмом, чтобы на первое время вам помогли. А дальше найдёшь в Москве работу, снимете жильё, Настя большая уже, тоже будет работать…

Он произносил эти слова и сам не верил в них. Перед глазами стояла Россия, не та Россия, что слала добровольцев, консервы и медикаменты, а иная, неприветливая Россия, Москва, стройки, вагончики и девчонка, бросившая камень ему в плечо. И Марина, за прожитые с ним годы научившаяся читать его мысли прежде, чем он выскажет их вслух, прекрасно видела, что он не верит в свои слова.