Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

— А то как же? Опять получил свой район, вернее, половину района, — другая половина еще, у немцев.

Голубовский минуту помолчал, а потом вдруг опять захохотал, тряся Павла за широкие плечи.

— А ты опять в совхозе?

— А то где же? Орудую вот.

— А я отпартизанил. — Голубовский добродушно толкнул Павла в бок, подмигнул. — Закончил свой рейд под Новороссийском. Я их напоил… Много фашистских касок в донских и кубанских ериках потонуло.

— Ты, вижу, веселый, какой был, и война тебя не согнула, — заметил Павел, с любопытством разглядывая Голубовского.

— Об этом не спрашивай. Гнуло, да не согнуло. А теперь хватит. Теперь район надо восстанавливать. Дел — во!

Федор Данилович широко размахивал руками, тесноватая военная гимнастерка, казалось, вот-вот треснет на его широких, словно литых плечах борца-тяжеловеса.

— Угонять скот не будешь? — подмигнул Павел.

— Что за вопрос — поморщился Голубовский. — Какой там угон! Мои, вон, герои, вслед за минерами идут, сорняки убирают… У тебя-то как дела? Тракторишек, небось, раз-два и обчелся и все сборные — на трех колесах?

— Не спрашивай.

— Просить будешь?

— Нет, не буду.

— Тогда зачем же ты приехал? Доложить — и назад? — пожал плечами Голубовский. — С чем же будешь проводить сев?

— Думаю обойтись своими средствами. Уже наскреб кое-что. Нажимаю на ремонт. Быков, коров пущу в дело.

— Странный ты человек, — узкими глазами смерил Голубовский Павла. — Понадеешься на себя — завалишься сам и людей завалишь. Гляди: уверенность вещь хорошая, но самоуверенность…

Голубовский многозначительно вытянул кверху толстый палец.

— Самоуверенность — дело гиблое.

Павел буркнул:

— Помогут — не откажусь, не помогут — ладно. Какие же сейчас лишние тракторы у государства? Ведь война еще не кончилась. Разве мало нас таких? Одному — дай, другому — дай. Где столько машин наберешься? Ты-то будешь требовать?

— Я уже требую.

В эту минуту из залы заседаний позвали Павла.

— О-о, да тебя пропускают первым, а ты скромничаешь, — подтолкнул Голубовский Павла. — Ну, иди. Да посмелее ставь вопрос. Не клянчи, а требуй.

«Ну, смелости мне не занимать у тебя, Федор Данилович. И дело тут не только в смелости», — подумал Павел, переступая порог залы.

Та же, давным-давно знакомая строгая тишина большой прохладной комнаты, квадратные, покрытые толстым стеклом столики, поставленные в два ряда, мягкий свет, льющийся сквозь приспущенные светложелтые шторы, запах свежей краски (зала недавно отремонтирована), сидящие каждый на своем постоянном месте члены бюро. Некоторых Павел видел впервые, некоторые знали его еще до войны, так же как и Павел их. Секретарь обкома приветливо кивнул Волгину. Казалось, секретарь ничуть не изменился с прошлого года, когда Павел перед эвакуацией виделся с ним в Ростове: тот же аккуратный военный костюм, та же манера втягивать большую, всегда до блеска выбритую голову в плотные плечи, те же твердо и спокойно высматривающие из-под крутых надбровных дуг внимательные глаза.

На доклад Павлу дали пятнадцать минут, так что пришлось сжимать и без того скупые тезисы. Он хорошо знал порядок ведения бюро и старался быть предельно немногословным. В нескольких словах он обрисовал общее положение в совхозе, назвал сравнительные с довоенными цифры в энергетике, в кадрах, в посевной площади — количество людей, готовых к севу тракторов, ремонтируемых комбайнов.

Он уже заканчивал свою речь и подходил к последнему разделу, в котором, как всегда, излагался ближайший план работ, что сделано и что еще нужно сделать. Верный себе, Павел изо всех сил старался избежать ссылок на объективные условия, на преувеличение трудностей, стремился не впасть в жалующийся тон. Он боялся, что в конце концов могут подумать: нет, не справится Волгин с кампанией.

Неожиданно секретарь обкома перебил его:

— Вы сказали, у у вас восемь тракторов, из них три «Нати»?

— Да. Совершенно точно.

— И еще сколько надеетесь отремонтировать?

— Четыре.

— Итого — двенадцать, так? По одному трактору с маленьким довесочком на отделение? Маловато.

Секретарь обкома чуть насмешливо смотрел на Павла. Члены бюро зашевелились, зашептались.

— Я думаю подключить все живое тягло, — сказал Павел.

— И коров?

— И коров…

Павел почувствовал вдруг, что его уверенность слабеет и ему почему-то становится неловко, как будто он излагал не совсем солидные соображения. Всегда спокойный и сознающий свою силу, он понял, что смазывает трудности и в то же время недооценивает технические резервы, которыми могла располагать область.

— Ну, хорошо. Пусть и коровы, — улыбаясь, продолжал секретарь обкома. — Но что вы все-таки считаете основным — тракторы или коров?

Павел густо покраснел. Теперь уже ему стало стыдно, как будто он в чем-то обманывал бюро.

— Значит, вы хотите выходить из трудностей сами, не надеясь на помощь? — еще строже опросил секретарь обкома.

Павел, помолчав, ответил:

— Да, сам. У меня есть ряд уведомлений из треста, что тракторов, по крайней мере в ближайшие два месяца, не будет и надеяться на них нечего.

Секретарь обкома привстал, медленно оглядывая членов бюро.

— Я думаю, товарищи, что мы примем доклад товарища Волгина к сведению, — сказал он. — И тут же сообщим ему, что в адрес его совхоза отгружено из Челябинска десять новых тракторов…

Павел подумал, что ослышался.

— Григорий Иванович! Что вы сказали? Откуда тракторы? Сколько тракторов? — громко, на всю залу, так, что все засмеялись, крикнул Павел.

— Десять тракторов марки ЧТЗ, — пояснил секретарь обкома. — Что — мало? И тракторы идут по прямому указанию Центрального Комитета партии.

Голос секретаря прозвучал в тишине залы чуть торжественно.

Некоторое время Павел растерянно оглядывал членов бюро, как бы все еще не уясняя всего значения услышанной новости. Он силился что-то добавить к докладу и не мог: радость мешала ему говорить.

— Ну вот, товарищи члены бюро. Сообщили Волгину о тракторах, а он и дар речи потерял, не знает теперь, куда девать своих коров, — сказал секретарь обкома.

Послышался сдержанный смех.

— Что вы еще можете добавить? — спросил у Павла секретарь обкома.

Павел развел руками. Ему показалось, что он от волнения обязательно скажет что-нибудь неуместное. Мысли его путались.

— Что я могу сказать? Великая благодарность нашему Центральному Комитету от совхоза, — дрожащим голосом проговорил он. — Нет слов выразить, какая это радость для всей нашей области.

— Правильно. Именно для всей области, — подчеркнул секретарь обкома. — И мы должны это оценить. Только ты, Волгин, теперь не зазнавайся, — шутливо добавил секретарь обкома. — Тракторы получишь — другим помогай. Соседним колхозам в первую очередь.

— А мы его заставим старые тракторы другим совхозам передать, — не преминул бросить реплику присутствовавший на бюро директор Зернотреста.

— Вот, уже начинается, — тем же шутливым тоном сказал секретарь обкома. — С места в карьер человека хотят обработать. С этим вопросом кончили, товарищи, переходим к следующему…

— Ну? Что? Как? — забросал Павла вопросами Голубовский, когда тот вышел в приемную. — Как решили?

Павел, красный и взволнованный, шумно отдуваясь и радостно блестя глазами, еле вымолвил:

— Десять тракторов… Десять тракторов…

— Вот видишь! — сначала опешил, но тут же торжествующе вскрикнул Голубовский. — А ты говорил… Оказывается, мы еще живем настроениями прошлого года.

Управившись с делами, Павел пришел вечером к отцу и, сидя с ним в неуютном неприбранном залике при свете первой неуверенно моргающей электролампочки, рассказывал обо всем, что произошло на заседании бюро.

— Ты понимаешь, отец… Мне спокойненько так говорят: получайте десять тракторов. И вы, дескать, думаете, что страна наша сейчас такая малосильная и бедная. И знаешь, отец, так мне стало совестно, — хоть сквозь пол провалиться. Ведь не справился бы с севом, да и людей измучил бы…

— Это так, — согласился Прохор Матвеевич и потянулся за чайником, чтобы налить в стакан крепкого остывшего чаю.

— И как же ты додумался до такой гордыни, а?

Прохор Матвеевич укоризненно покачал головой:

— Ну, кто ты без страны, без народа, без партии? Нуль! Пешка! Страны нет — и тебя нет. Ты что думал: тебя бы в герои произвели, ежели бы ты на коровах своих восемь тысяч гектаров до первого мая сеял? Ну триста, четыреста гектаров, а то, легко сказать, — восемь тысяч! А фронт ждет хлеба… Чудак ты…

— Именно так, добродушно согласился Павел. Он сидел за столом красный, вспотевший, с еще не утихшей радостью.