Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

ещё удастся пожить. Всё не удавалось, и жили с мыслью: «Хотя бы дети поживут. Пусть у них будет, чего не было у нас». Разве не оправданное желание? Разница в том, как желание осуществлялось. Кто покупал игрушки без очереди (остальное у них было), кто стоял в очереди за детскими пальто, а кто ради детей и на вредительство мог пойти[194].

«Не вправду ль царствовать твоим сынам?»

«Макбет», действие I, сцена 3. Перевод А. Кронеберга.

У меня сын был взят в армию с третьего курса биологического факультета МГУ С ним успел поговорить приехавший в Москву ректор Университета Брауна. Их беседа продолжалась полчаса. «И этот парень вынужден бросить учиться? – решил уточнить ректор. – Какая растрата мозгов!».

Почему же не мобилизуют того же возраста студентов МГИМО, где я начал преподавать? В учебной части мне объяснили: «У нас внучок нашего министра учится, поэтому наших ребят и не трогают». Понятно по-человечески, с точки зрения семейных ценностей. Если требуется порадеть хотя бы одному родному человечку, надо сделать по-людски, чтобы уж никому не было обидно.

Прихожу по-старинке на конюшню, слышу: «А к нам дедушка приходил». Какой дедушка? Министр Вооруженных сил, говорят. «Почему же он дедушка?» – «Всегда с внуком приходит. Добряк!»

Этот добрейший дедушка отправлял внуков в Афганистан, чужих, не своего же! Горбачев тоже, если помните, с внучкой предстал на телевизионном экране во время своего крымского пленения после путча. Пока псевдопленённый дедушка давал интервью, у него за спиной внучка в трико делала балетные па. Она училась в школе Большого театра, от знакомых моей матери я слышал: взяли девочку, как было не взять?

Что лучше, кровопролитие во имя принципов или же принцип крови? Всё произвол. Правительственная дочь помогла вызволить из ссылки выдающегося мыслителя Бахтина, могла и не помочь. Охрана правительственной дочери побудила меня написать книжку о лошадях. Могли и запретить. По ходу демократизации властвовала семья во главе с дочерью, каково это было? Вопрос из «Меры за меру» и «Анджело», шекспировско-пушкинский вопрос: по закону или по душе? Стараясь ответить на вопрос, один создал всего лишь невразумительную драму, другой – малоудачную поэму. Ответ ещё одного классика, Александра Островского, в «Горячем сердце»: «Как тебя судить? По закону? А знаешь ли, сколько у нас законов, и один строже другого?». Проситель спешит сделать выбор: «По душе!». Но то комедия. При советско-партийной власти семейственность расцвела под занавес, перед закатом, в постсоветские времена непотизм стал оплотом режима.

Постижение происходящего

«Горбачевская перестройка – явление сравнительно недавнее и последствия её невозможно предсказать».

Стивен Картер «Русский национализм вчера, сегодня, завтра» (1990).

Ещё в референтские времена, читая в спецхране английские и американские газеты и журналы, в которых из номера в номер говорилось, какие же болваны руководят их страной, и поглядывая из окна библиотеки на звезды или на железную фигуру на площади, я не мог не думать: «Если везде дураки, то почему у нас такие дураки?». Кое-кого из занимавших достаточно высокое место в нашей системе я встречал, даже знал, причём довольно хорошо, и с годами узнавал ещё больше ответственных работников, облечённых властью, попадались среди них неумные и невежественные люди (где таких нет?), но больше было таких, которые точно в насмешку над собой изображали карикатуру на самих себя: рассуждали и действовали, как персонажи яшинских «Рычагов»: против очевидных требований здравого смысла. Почему (согласно грибоедовскому определению) «умный наш народ» то и дело оказывается глупее, чем он есть на самом деле?

Читать я старался, раз уж меня допустили, как можно больше, и всё больше за пределами моих узкоспециальных интересов, читал, дорвавшись, и чем больше книг под гайкой я читал, тем чаще вспоминался мне рассказ моего дяди, ветерана Отечественной войны: наш радиоперехватчик, слушавший изо дня в день гитлеровскую пропаганду, сам потребовал «Арестуйте меня, я разложился». Многое из того, что я читал, ошеломляло, разительно не то, что мы читали в нашей прессе. Или, лучше сказать, чего мы не читали, о чём ни слова у нас не было. Спецхран приучал меня видеть всё не так, как у нас это подавалось. Иногда, начитавшись, оглядывался я по сторонам, как бы опасаясь, не видно ли со стороны, до чего же непозволительная информация роится у меня в голове. Стоило в спецхран пойти и, казалось, открывается подноготная вещей.

На самом деле так только казалось. В конце 60-х годов статью о смене власти в СССР сочли нужным «закрыть» на замок двойной. Статья была изъята даже из спрятанного в спецхран американского журнала, и я решил, что от меня скрыли всю правду о том, что творится у нас наверху. Но когда началась перестройка, я по старой памяти отправился за правдой в спецхран, однако нашёл там меньше того, что уже можно было узнать из нашей прессы. С пропере-строечной пропагандой советологи были заодно, не докапывались они до корней перестройки. Дружеские радиоголоса, многие годы утверждавшие, что у нас государственный капитализм, который мы обязаны признать вместо будто бы коммунизма (звучит в памяти голос Анатолия Максимовича Гольдберга), эти голоса вдруг заговорили о нашем коммунизме, с которым пора покончить.

Забор в забор с усадьбой Московского конного завода, где я по-прежнему бывал, на даче жил Министр связи (конзавод с горьковских времен был окружен правительственными дачами). Вечером, когда уже спускалась темнота, министр выходил в луга, те самые, где бродили лошади, а когда-то, при Бабеле, бродили и женщины. И я вечерами шёл в луга к реке, дорога неширокая, вроде ущелья. Однажды мы с министром прошли друг другу навстречу совсем рядом. Он в луга спускался, а я по тому же спуску поднимался. Слышу голос Гольдберга. Откуда вдруг? А это идущий мне навстречу небольшой гражданин, прижав к уху портативный приемничек, слушает… Можно ли было не покончить с коммунизмом, если власти, с коммунистическими билетами у сердца, прислушивались тайком к дружеским голосам из-за бугра?

Можно или нельзя меняться по наущению извне следует из решений Комиссии Витта. Согласно американским источникам, Даниель Витт – из тех теневых фигур, что влиятельны и властны в силу своей бесконтрольности. Под председательством Витта, специалиста по приватизации, в Москве по-хозяйски заседала Комиссия, называемая его именем. На тех же заседаниях присутствовали Горбачев с Ельциным – как наблюдатели.

В разгар гласности помощник Вице-Президента Академии Наук, Эдуард Володин, меня предупредил: «Не верь!». В Институт был он привлечен, как привлекались многие, магнитом непреодолимой силы, цветником красавиц, которых администрация, в