Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Геронтократию, партийно-правительственную верхушку, состоявшую из лиц возраста немолодого, назвал «геронтологией» Аркадий Шевченко, оставшийся за границей крупнейший по чину из дефекторов, наш сотрудник ООН. Речь Шевченко, обличавшую руководящих «геронтологов», передавали по американскому телевидению как раз, когда мы со Щербиной находились в Америке. «Вхош был в шемью Громыко», – негромко, говоря вслух с самим собой, произнес Родионыч. Высказался не обличительно, а в тоне размышления, что сия связь может означать, откуда и куда дует ветер перемен? Чувствовалось, что даже такой «морской волк», повидавший политические затишья и штормы, не очень уверен, как ориентироваться в происходящем. Уже при начале перестройки Шевченко пришел во время нашего с Бердниковым выступления в Смитсоновском Институте Международных исследований. Стоял в дверях, словно не зная, уйти или остаться. Чем не буревестник революции сверху? Рано вылетел над седой равниной ещё не взбаламутившегося моря, когда Западу с нами нельзя было дела иметь.
«Возрастает вероятность глубоких личных и политических конфликтов внутри самой структуры руководящих верхов, а также возможность разрешения этих конфликтов неким экстремальным путем».
Северин Бялер. «Суровое десятилетие: политика СССР в 80-е годы», сб. Кризис детанта. Американские ученые о политике разрядки международной напряженности. «Телекс. 3», 1982 (издано на русском языке).
Маякам перестройки, как Галина Старовойтова, налаженные международные связи позволили ещё при советской власти приобрести недвижимость за границей. Как и почему им оказалась предоставлено так немыслимо (незаконно) действовать, это для будущих историков выяснять. Но противоречивость нашего развития проявлялась отчетливо у нас в Замоскворечье, где были уголки, не тронутые со времен Аполлона Григорьева и Александра Островского. Возле ветхой столетней лачуги блистал новенький «Мерседес», а владелец лимузина обитал в той избушке-не-у-синего-моря вместе с соседями по коммунальной квартире. Этот контраст, проходя дворами до метро «Октябрьская», я наблюдал регулярно: избушка покосилась, того и гляди рухнет – «Мерседес» сияет. Долго ли может продержаться подобная апория? Либо избушку снесут и на том же месте под стать «Мерседесу» будет воздвигнут собственный особняк, либо избушку не тронут, а владельца «Мерседеса» посадят. Это был один их тех, кого всюду поспевающая Маша Гессен, избегая определений в терминах легальности, называет «предпринимателями, типичными для перестройки», однако не уточняет природы их типичности. Главная фигура в её книге «Россия Путина» пригвождена терминами, а лица ей милые Маша Гессен рисует описательно-расплывчато, всё же уточняя, кто и кому среди вершителей наших судеб был надежным союзником, кто у кого являлся верным слугой[189].
На заседаниях в Академии Наук, где мне от литературно-научного журнала было положено присутствовать, слышал я выступления наших наследственных властителей, детей правительства. Ныне сообщается, что они «сотрудничали с американскими историками и политологами». Иноземные историки и политологи, надо думать, чином не ниже полковника, встретившегося мне возле вашингтонской станции метро, являлись консультантами своих правительств, и консультировали они о том, о чем вскоре написали книги: как удалось тем, кого они консультировали, взять верх над нами и выиграть холодную войну. Всего не рассказали, и даже главного не открыли: как устанавливалось взаимопонимание между консультантами и теми, с кем они сотрудничали, но кое-что, впрочем, и без них известно, если судить по именам, какие я услышал от полковника, сошедшего на станции Пентагон.
Кто помоложе из наших правительственных кругов, съездили за рубеж и вернулись c хорошими вестями. «Всё о’кей!» – своих коммунистических дедов и отцов, бабушек и матерей заверили внуки и внучки, дочери и сыновья, наши «Генри Адамсы» (по происхождению и положению, но без того образования и понимания). О «рождении нового мышления» они с американцами выпустили книгу, посвятив её своим детям и внукам[190], а сами они, продукты и подрывники наших условий, успели пройти западную выучку, убедившись в том, что на Западе слова словами, а дела делами. Выражай веру хоть в Господа Бога, но от дела, будь оно делом дьявола, не бегай, и по рукам! «Перестройка дело правительственных детей», – подтвердил мне брат танцора и балетмейстера Большого Театра, достаточно близкий к тем кругам, чтобы знать, о чем говорил. Вот будущие «Отцы и дети»!
Травести предпринимательства на нашей исторической сцене ставилось под руководством приглашенных режиссеров, «ребят из Чикаго», за разоблачение которых расплатился жизнью чилийский экономический эксперт Орландо Летельер. Оборотистые ребята исповедовали веру в «шоковую терапию», уже испробованную в Африке и Латинской Америке с неизменным результатом: обогащением немногих и обнищанием многих. Не то, воспетое в «Коммунистическом манифесте» предпринимательство, что было героическим действом. «Героическое» не значит прекрасное, значит – этап созидания, следующий за актом творения из хаоса. Наши реформаторы спешили ломать – не делать, а делать они и не собирались. В докладах Совета по Международным связям (на 68-й улице Нью-Йорка) я читал, как зарубежные наставники советовали нашим реформаторам не разрушать до основания проверенную временем систему, воспользоваться преимуществами централизованности, но этих советников наши реформаторы не слушали. Слушали тех, кто, следуя разрушительно-созидательной теории самовлюбленного нарцисса Шумпетера, советовали прежде всего разрушать.
Экономика не моего ума дело, но бывает так, что вовсе тобой не искомое само тебя находит. Таким подарком судьбы явилось для меня знакомство с Василием Васильевичем Леонтьевым. Познакомились мы в редакции литературно-политического журнала «Partisan Review», а до этого в журнале «Poetry Review» я прочел его рецензию на… труд по экономике? Нет, экономист написал о спектакле «Холстомер», поставленном моим соучеником по школе Мариком Розовским. Василий Васильевич мне сказал, что собирается писать о балете, словно ему прискучило писать об экономике. А во время нашей последней случайной встречи, на улице, я от него услышал мнение и о наших реформаторах. «Передайте им, – просил собиравшийся советовать, как реформировать нашу экономику, – что я к ним больше не приеду». Василий Васильевич отказывался ездить к реформаторам в Москву, но посещал свой родной Ленинград. Кого и как он там консультировал, ещё одна тема будущих исследований.
Наши реформаторы-разрушители оправдывают свою поспешность желанием, как можно скорее покончить с тоталитарной системой, которой они пользовались и воспользовались, выжали систему «досуха» ради своих интересов и присоединились к недовольным системой. В том и заключалась обманчивая привлекательность разрушительной авантюры
