Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

Среди нас находились ветераны ещё сталинской выучки, слышавшие послесталинское слово Молотова о том, каких понаделали они ошибок, и заметно было, что, слушая Горбачева, свидетели невероятных политических поворотов, умевшие понимать начальство с полуслова и без слов, не очень верили даже своим немало чего слыхавшим ушам: куда же оратор гнет? Чувствовалось, люди бывалые слышали вещи столь невероятные, что всякий мог усомниться в реальности совершавшегося.

«Мы хотим, чтобы Горбачев не переставал говорить о своей вере в коммунизм», – сказал мне американский политолог, как бы поясняя, почему Горбачев говорит то, что он говорит. Мы с политологом были знакомы с конца 70-х, когда он работал в Американском Посольстве, и мне случалось слышать от него обиженное: «Подступа же к вам нет!». Очевидно, подступ нашли. Поддерживая веру Горбачева в коммунизм, политолог, ставший руководителем Центра международных исследований, сказал: «Мы не хотим, чтобы такие люди, как вы, покидали свою страну». Сказано было с улыбкой, но твердо: «Мы хотим… Мы не хотим…».

Кто был знаком с запрещаемой и преследуемой в Советском Союзе литературой, тому было ясно, что Горбачёв эту литературу читал и находился под сильным впечатлением от прочитанного, что сказывалось в его словаре, где мелькали слова перестройка, судьбоносный, альтернативный и лодка. Слово «перестройка» было в ходу уже с середины 70-х годов в МИДовских кругах, не позднее[197], а развернутую формулировку мог Горбачеву подсказать московский нелегальный журнал. Не знаю, чье издание, задача ставилась четко: «Единственным средством спасения от надвигающегося экономического банкротства и нового сталинизма у нас может явиться радикальная перестройка экономических отношений как в деревне, так и в городе» («Поиски и размышления. Московский общественно-литературный журнал», 1980, № 5, стр. 37).

«Судьбоносный» – из перевода книги Ричарда Пайпса о старой России. Лодку, вместительную («все мы в одной лодке»), Горбачев взял, вероятно, из интервью Андрея Амальрика, автора книги «Просуществует ли СССР до 1984 года?» Придя к власти на один год позднее, Горбачев время наверстал и на судьбоносный вопрос ответил. «Альтернативный» навеян чтением книги Стивена Коэна о Бухарине. Стивен рассказывал, с какой признательностью Горбачев жал ему руку: просветил, дескать, насчет упущенного некогда шанса усовершенствовать нашу систему. Не завысил ли Стивен степень знакомства с его книгой признательного читателя? При внимательном чтении старательно написанной книги становится ясно: альтернативы в сущности не было. Если бы к власти пришёл истерик и слабый человек (которого мой дед громил на митинге в цирке), пришлось бы нам пережить время хуже сталинского, началась бы, помимо уничтожения сверху, всеобщая взаимная бойня, а со стороны в схватку вмешались бы иностранцы.

Политика – искусство возможного. Так считается, но ухищрения и маневры власти, какие за наше время довелось нам видеть, позволяют, я думаю, определение уточнить: искусство выдать невозможное за возможное, при условии, что никто не посмеет указать власти на передержку. А если посмеет, того ждёт участь Луки Даниловича Ярошенко, пытавшегося открыть глаза Сталину на законы экономики[198]. Упрямый и простодушный хохол, очевидно, не поверил своим ушам, когда на обсуждении учебника политэкономии взялись городить чепуху.

Как будто Сталин сам того не видел и не знал! «Ха-ха-ха!» ставил на полях написанного Лысенко и сам же поддержал его доклад, что и дало возможность похерить молекулярную генетику. И в экономике вождь лучше всех знал, что невозможное – невозможно, но говорил: «Так оно и вышло», когда оно вышло не совсем так, как он говорил. Однако Лука Данилович продолжал настаивать, что невозможное нельзя называть возможным. Тогда его попросили, настойчиво попросили, пригласив в здание на Дзержинского, чтобы вместо экономики он начистоту рассказал об антисоветском заговоре, в котором он участвовал.

Горбачев же сам, демонстрируя, что гласность не пустые слова, говорил и настаивал на необходимости называть вещи своими именами, а названия он вычитал из книг, находившихся в спецхране. Возможно, читал Генсек не книги, а рефераты по книгам, и ему подавали именно то, что он хотел прочесть. В печати один из референтов Горбачева, проводя вроде бы выигрышные исторические параллели, хвалил внешнюю политику Кромвеля. Но то была политика пагубная, из-за неё, по выражению Маркса, «разбилась пуританская республика». Написал я референту: «Зачем же Вы искажаете факты?». Мне даже из аппарата Киссинджера цивилизованно объяснили, почему он не отвечает на мой вопрос, а я спрашивал стратега американской политики, как может он поддерживать российскую демократию, если она устраивается такими, как Ельцин, и мне сообщили, что Киссинджер не может мне ответить, находясь в отъезде. Видно, ещё не вернулся, но референт Горбачева варварски промолчал в ответ на упрек в превратной оценке колониальной политики протектора английской республики. Думаю, референт не мог не знать, что говорил Маркс о той же политике, но референт сверх того знал, что нужно или ненужно говорить. Знали и в ИМЛИ мои начальники, просившие меня не формулировать так, чтобы нашей информацией заинтересовались в здании на Дзержинского.

Такова логика Зазеркалья, из Льюиса Кэрролла. В современной России эту английскую детскую книгу о перевернутом мире вспоминают на каждом шагу – неудивительно. Как продолжение приключений Алисы в Стране Чудес, похожей на её Англию, Кэрролл написал книгу о зазеркальноим мире после поездки в нашу страну, где многое поразило его несообразностью, несуразностью, наоборотностью. В издательстве «Книга» мне в свое время, полвека тому назад, выражали недоумение, как можно подавать заявку на книгу о детских книжках для серии «Судьбы великих книг». Не будь отзыва Елистратовой, не появилась бы моя книга «Как возникла Страна чудес». Но тогда ещё нельзя было предположить, что сказки, созданные ради пятилетней девочки, испытают небывалую в истории литературы судьбу. Книги для взрослых обычно впадают в детство, чтением для детей сделались «Гаргантюа и Пантагрюель», «Дон Кихот», «Приключения Робинзона Крузо» и «Путешествия Гулливера», а книги о том, что увидела Алиса в Стране чудес и за Зеркалом, повзрослели. На семинарах Капицы, куда загнали меня Жора с Игорем, из этих детских книг вычитывали исчезновение Вселенной, а сейчас без упоминания тех же сказок не обходятся разговоры об экономическом положении страны. Разговоры ведутся потому, что слова не соответствуют вещам.

Власть говорит: «Мы справились с важнейшими экономическими проблемами» или говорит: «Бедных у нас стало меньше». А на самом деле не справились и меньше не стало. Ещё один упрямец, родом из краев Закарпатских, статистик, цифры знает и властям объясняет, что слова, произносимые властями, не соответствуют ни цифири, ни реальному положению вещей. А упрямого знателя статистики, в отличие от Луки Даниловича, не просят ни помолчать, ни переменить тему, его просто не слышат. Всё как