За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

Тимохин, заманив на чердак маленького мальчика, прикончил его кирпичом. А начинал с истязания кошек и собак, потом захотелось большего».

Письмо из Подмосковья. «Истопник Бубыкин развлекался: швырял котят и щенков в топку. Затем разнообразил свой репертуар: облил бензином пуделька и чиркнул спичкой. С воем металась по улице охваченная огнем собачка, билась в истерике старуха хозяйка. Были неприятности и у Бубыкина, его штрафанули аж на 20 рублей».

И снова письмо из Москвы. «Столичный школьник Коля Хромин ловил кошек и опасной бритвой вскрывал, посмеиваясь, корчащееся в муках животное. Потом принялся за детишек, усаживал их на раскаленные калориферы парового отопления, крепко держал и довольно ржал, когда те дергались и кричали от боли…»

Письмо из Вологодской области. «В деревнях великовозрастные бездельники уводят колхозных лошадей и, загоняв до полусмерти, бросают их в лесу, предварительно выколов глаза. Шпарят крутым кипятком поросят и коз, пришибают камнями кур, гусям и уткам суют хлебный мякиш, начиненный толченым стеклом».

И таких писем — тысячи, десятки тысяч…

Однажды летом внимание прохожих на одной московской улице привлекла небольшая группа возбужденных мальчишек. Они с любопытством наблюдали за странными маневрами голубя. Сизарь и впрямь вел себя необычно: садился на крышу трехэтажного дома, затем мячиком катился по ребристому скату, срывался вниз, неуклюже барахтаясь в нагретом воздухе, но у самой земли расправлял крылья, взлетал — и все начиналось сначала.

Дети дружно подбадривали незадачливую птицу — кричали, свистели, смеялись; недоуменно улыбались и взрослые. Кто-то осведомился у одного из подростков о причинах столь непонятного поведения голубя и получил исчерпывающий ответ:

— Этот голубь — акробат. Сашка ему ножницами лапки отчекрыжил.

— Отрезал! Зачем?!

— Для смеха. Видите, как кувыркается?

Видим. И не то еще видели. Вдосыта насмотрелись, а наслышались и того больше. Губят «братьев меньших» повсюду, уничтожают все кому не лень, истязают живые беззащитные существа, способные чувствовать, любить и страдать. Десятки лет подряд отечественные средства массовой информации сообщают нам нерадостные вести: животных бьют, калечат, убивают. Народные умельцы, занимающиеся так называемой индивидуальной трудовой деятельностью, превратили кровавые забавы в источник дохода, раздевают ласковых и доверчивых жучек, бобиков и мурок, превращая их в пышные воротники зимних пальто, модные лохматые шапки. В городах и поселках кошек и собак неутомимо и бойко отлавливают государственные служащие, получая за это зарплату. Синемордые, смердящие перегаром верзилы грубо вырывают поводки у детей и старушек, железными клещами хватают болонок, такс, добрейших спаниелей с длинными родословными и без оных, с размаху швыряют их в душегубки, невзирая на мольбы и плач осиротевших владельцев. В сельской местности за домашними животными гоняются с дубьем, с топорами, вилами, палят по ним дуплетом — не дробью — картечью. Животных умышленно сбивают и давят автомашинами не только в городах, но и на загородных трассах: расплющить в кровавый блин растерявшегося зайчишку, ослепленную фарами лису или тихохода-ежика отдельные водители почитают своеобразной доблестью.

— Однажды я ехал на автомобиле по Филадельфии, — вспоминает известный писатель Илья Штермлер, — внезапно водитель резко затормозил — по обочине скоростного шоссе, намереваясь пересечь его, шествовало семейство барсуков. Было это почти в самом центре большого современного города, движение сумасшедшее, сплошной поток машин, и тем не менее сидевший за рулем американец остановился, пропуская потешно переваливающихся с боку на бок зверьков. И никто позади не сигналил, не подгонял, шоферы терпеливо ждали, когда процессия перейдет автостраду.

Я удивился, но для американца происшедшее было естественным, он просто не представлял себе, как можно сбить автомашиной живое существо, отнять у него самое драгоценное. И животные в Америке, видя внимательное и бережное отношение населения, чувствуют себя вольготно, людей не боятся, доверчиво подходят к ним, позволяют себя погладить. Ярко окрашенные попугаи смело садятся на плечи прохожих, выпрашивая угощение. Ну как тут не вспомнить наши ухабистые дороги, на которых то и дело попадаются останки раздавленных собак, кошек и голубей?! Неужели нельзя хоть чуть-чуть снизить скорость, объехать растерявшееся живое препятствие или в крайнем случае притормозить? Печально, но почти никто этого не делает, предпочитая оставить на выщербленном, грязном асфальте густое кровавое пятно…

А скольких собак и кошек хозяева выбрасывают из теплых квартир, обрекая недавних питомцев на голод, прозябание и в конечном итоге неминуемую гибель?

В фильме Киры Муратовой «Астенический синдром» есть эпизод, бьющий прямо в душу. Женщина медленно идет вдоль шеренги приземистых клеток, с ужасом высматривая среди затравленных, полузадохнувшихся от скученности и жары, изнывающих от голода и жажды, схваченных на улицах Москвы псов свою собачку. Впихнутые в набитый до отказа решетчатый контейнер, стиснутые так, что кости трещат, в три пласта лежат они друг на дружке, терпеливо и безропотно ожидая конца.

Чьи-то любимцы и баловни, начесанные и ухоженные, с кокетливыми цветными ошейниками, которые потом сдерут с остывающих трупов и отдадут на толкучке за стакан дрянного вина, соседствуют с кудлатыми, грязными, бездомными бродягами. Разом выдернутые из привычной обстановки, внезапно оказавшиеся в смрадной духоте узилища, за толстыми прутьями ржавой решетки, они покорно ждут своей гибели, понимая, что она вот-вот грядет, что она неотвратима!

Их глаза!

Жалкие, слезящиеся, они оставляют безучастными лишь осипших от водки ловцов с проволочными удавками, подвешенными к потертым ремням гирьками, которыми «охотники» с маху глушат «дичь», да шипастыми клещами-ухватами — орудиями лова. Невозможно без содрогания встречать полные боли и мольбы взгляды обреченных животных, многие из них пребывают в каком-то трансе, похоже, что они уже там, в запредельном… Жертвам не дано говорить, но это и не нужно жалкими, лишними будут слова…

Тусклые, заплаканные глаза взывают к нам из-за решетки.

Что же мы делаем, люди! На что и за что обрекаем беспомощных? Кто же у нас в конце концов вершит судьбы домашних животных? Вправе ли называться человеком бездушная тварь, не внемлющая несущемуся из клеток воплю? Способно ли это двуногое сочувствовать существу столь же ранимому, как мы, могущему подобно нам любить и страдать, не устающему на протяжении всей истории рода человеческого восхищать нас беспредельностью своей дружбы, беззащитной преданностью и постоянной готовностью к подвигу, к самопожертвованию ради нашего блага?

Губим несчастных, не способных себя защитить, убиваем бескорыстных и преданных друзей, которым мы стольким обязаны. Благодарное человечество собакам памятники ставит, а мы в их умные головы гвозди заколачиваем! «Животные, — писал Генри Бестон, — иные народы, вместе с нами угодившие в сеть жизни… Такие же, как и мы, пленники земного великолепия и земных страданий».

У многих людей отношение к животным (прежде всего к домашним) исключительно потребительское, собаки и кошки для них никакой ценности не представляют: шашлычок из