За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

поглядывал на каждого из нас, словно пересчитывал наличие и убеждался в полном «комплекте» людей, которых любил. Но мне почему-то казалось, что Шани смотрит на нас по-разному, исходя из своей оценки каждого члена семьи.

На пятнадцатом году жизни у Шани начали сдавать задние ноги, он прихрамывал, потом стал подволакивать их — возраст и старые раны давали себя знать; одна из полученных им пуль так и осталась в его теле. Предчувствуя близкую кончину, Шани ушел из дома. Предварительно он с каждым из нас попрощался, хоть в тот момент мы, конечно, этого не поняли, подходил, опускал большую голову каждому на колени, стоял, покачиваясь, с трудом удерживая равновесие, заглядывал нам в глаза.

Двое суток спустя отец нашел его в лесу. Шани лежал под кустом, большие, помутневшие глаза его были открыты, пес смотрел в сторону дома…

Дине судьба уготовила иную кончину. В один далеко не прекрасный день я с удивлением отметил, что Дина больше не лает, более того, злая-презлая собака стала… улыбаться, хоть прежде никогда этого не делала. Улыбка, какая-то неестественная, напряженная, не сходила с ее «лица», придавала собаке странный, необычный вид. Приглядевшись, я заметил, что из неприкрытой пасти Дины тонкими струйками непрерывно течет слюна. Что такое?! Быть может, съела нечто неудобоваримое? В остальном поведение Дины не отличалось от обычного: она так же настораживалась при малейшем непонятном звуке, долетавшем из-за забора, рвалась с цепи, ласкалась ко мне, однако еда в миске оставалась нетронутой — Дина явно заболела.

Встревоженный отец поехал на велосипеде к знакомому ветеринару в собаководство, вернулся очень расстроенный, в сопровождении одного из инструкторов. Инструктор остался во дворе, отец позвал меня и маму в дом, вынул из чехла малокалиберную винтовку, зарядил ее, сунул в карман коробку с патронами и, приказав нам ни в коем случае не выходить из комнаты, вернулся во двор, передал винтовку и патроны инструктору.

Дина настороженно смотрела на чужого человека, стоя возле своей будки, лаять она не могла, цепь натянула до предела; я, несмотря на запрет мамы, прилип к окну и запомнил происходившее во дворе на всю свою жизнь.

Дина увидела в руках чужака винтовку; хорошо зная страшную силу оружия — не раз видела сбитых пулями ворон, охотившихся на наших цыплят, — Дина смотрела на нацеленную на нее винтовку, и как смотрела! Потом поглядела на отца, моля о защите, понимая, что обречена; некоторое время назад Шани и Дина прогнали случайно забежавшую в наш двор бродячую собаку, закатив ей хорошую трепку. Шани в стычке уцелел, а Дина не убереглась, получила укус, а бродячая собака оказалась бешеной!

Первая пуля ударила Дину в грудь, сотрудник собаководства волновался, руки ходили ходуном. Дина пошатнулась, но на ногах устояла и вновь поглядела на отца, и не только поглядела — потянулась к нему… Выстрел. Еще выстрел. Дина вошла в будку, неспешно улеглась в любимой своей позе, свесив переднюю лапу наружу, положив на другую остроухую голову. Выстрел. Лапа дернулась…

Вечером отец с инструктором, вернувшись из леса, где закопали Дину, молча пили водку, курили; я не плакал, я в тот день впервые понял, что все в жизни преходяще, а хорошее очень быстро проходит.

Фотографии Дины у нас не оказалось, ее никогда не снимали, «фотогеничным» считался Шани. Динин поводок, ошейник, подстилка и даже сама будка были сожжены, но память сжечь невозможно, и я не забыл Дину и по сей день.

Шани страдал молча (Дину мы потеряли первой). Несколько дней он отказывался от пищи, с утра и до вечера пропадал в лесу. В конце концов Шани отыскал могилку своей подруги; пес ложился рядом, положив на неприметный холмик голову. Каждый вечер отец ходил за ним, приводил пса домой, Шани покорно шел за отцом — команды он всегда выполнял неукоснительно, независимо от того, что творилось в его добром сердце, а утром снова убегал в лес. Кончилось тем, что отец стал его привязывать — впервые в жизни — и держал на привязи все лето…

Много лет спустя в нашу жизнь вошла Капа — черно-белый кареглазый спаниель. Увидели ее мы с женой на знаменитом Птичьем рынке, где приобрести можно все что угодно, кроме разве что африканского слона, и откуда почти никто не уходит без покупки. Мы хотели завести маленьких попугайчиков-неразлучников, однако до птичьих рядов так и не дошли, завороженные обилием всевозможных собак: от крохотных пекинесов до громадных догов.

Восхищенные, с горящими глазами мы шли сквозь шеренгу продавцов и собак и, не сговариваясь, остановились возле девушки, держащей в руках очаровательного ушастика. Попугаи были тотчас забыты, ушастика, расплатившись с девушкой, я сунул за пазуху, затянул «молнию» на куртке, и теплый мягкий комочек, доверчиво прижавшись, примостился у меня на груди.

Звали собачку Капой, пряча деньги, юная хозяйка смахнула набежавшие слезинки, мы не удивились: собака в семье — это не только беспредельная радость общения, счастье, к которому привыкаешь, как к чему-то само собой разумеющемуся, но и горечь разлук, и тяжкая боль безвозвратных потерь.

Капа была обычным веселым щенком — любила играть, была очень ласкова, скулила, оставаясь дома одна, но быстро утешалась, испытывая крепость своих зубов на чем попало, прежде всего на обуви, вводя нас в расходы; в результате туфли, тапочки и ботинки перекочевали с обычного места в коридоре на полу на верхнюю полку стеллажа, для чего пришлось потеснить некоторых русских и иностранных классиков.

Книгам Капа уделяла не меньшее внимание, трепала их, рвала в мелкие клочки, усеивая ими пол. Расправлялась она и с веником, и с прочими предметами домашнего обихода, предпринимая эти и другие разрушительные действия столь последовательно, что мы с женой стали вдруг взаимно вежливы, охотно предоставляя друг другу возможность вернуться домой первым. Смысл взаимной уступчивости в пояснениях вряд ли нуждается: кто первый приходит домой, тот и берется за веник и тряпку, ликвидируя последствия Капиных проказ.

Кстати, о тряпке — ее использовать приходилось лишь на первых порах: собачка быстро поняла, что «удобства» у нее на улице, чем значительно облегчила наше нелегкое бытие. А вскоре мы переехали на дачу, где в распоряжении Капы был не только большой участок, но и лес, куда мы часто ходили гулять. В лесу Капа демонстрировала нам свои многочисленные способности.

Будучи охотничьей собакой, она страстно любила лес, и особенно водоемы, за что наши друзья прозвали ее водяной собакой. Увидев пруд или речку, Капа бежала к берегу и, зайдя в воду по грудь, начинала методично прочесывать камышовые заросли,