Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

Чем больше рассеивалась сгущенная реальность, тем быстрее кулак несся к цели.

И удар!

Террор швырнуло вперед, и он обмяк. Сущность раскололась как высушенная глина. ЛПВВ быстро приблизилось к нему. Они оба уменьшились до изначального размера, окончательно истощенные битвой.

— Это ничего не значит, — прохрипел Террор. — Объединение освободит нас. Пророк знает все. Она любит нас. Единственная.

— Как бы то ни было, я победил тебя, — равнодушно сказало Произведение. — Я рассредоточу тебя и заберу маску. Это необходимо. Приготовься.

— Пошло ты.

В руке ЛПВВ сверкнуло жало, которое оно так бережно хранило. Страх нужно принять и пережить, чтобы уничтожить. Оно вонзило загнутое острие в черный окровавленный глаз противника. Тот задергался, пораженный собственным ядом, закричал и раскололся.

В пространстве, вращаясь в ореоле темных осколков, медленно плыла мраморная маска.

Глава 18

Никас сидел на краю крепостной стены. Сложив руки на коленях, он смотрел вниз, чуть подавшись вперед. Километровая, откровенная во всем пустота завала его, дразнила, подначивала. Порывы ветра налетали с разных сторон, то отговаривая, то помогая. Ему было достаточно сделать небольшое усилие, напрячь бедра, оттолкнуться руками. Расколотому телу не придется драться с Максиме. Расколотому телу не придется терпеть поражение и видеть смерть друзей. Расколотому телу не придется побеждать!

Вот она. Твоя дверь. Пожарный выход.

Ты ничего никому не должен.

Ведь твой кредитор, у которого были на руках все долговые обязательства — исчез.

Никас качнулся вперед, но тут черная лапа помахала узловатым кривым пальцем перед его носом. И правда, подумал Никас. Он встряхнулся. Подался назад. Соблазнительно, но очень предсказуемо. Человек потер камень, на котором сидел. Потом закинул на край левую ногу, упершись пяткой, и вздохнул, так пронзительно, что самому стало смешно. Печально улыбаясь, он посмотрел направо и увидел Котожрицу. Она стояла в пяти шагах от него и смотрела чуть искоса.

Улыбка мгновенно исчезла. Никас отвернулся и сказал глухим голосом, полным сожаления:

— Привет. Ну как ты?

Рыцарь Любви взглянул на человека узкими зрачками, разрезающими голубовато-зеленую радужку. Она сделала шаг по направлению к нему и остановилась, поглаживая пальцами собственную руку.

— Я… У меня все прекрасно. Я очень быстро восстанавливаюсь. Это свойство любви, восставать из пепла.

— Это хорошо, — с трудом выдавил из себя Никас. — Я рад.

Он замолчал, по-прежнему глядя вниз. Укрепления, лабиринты ловушек и ям, скрыл какой-то маслянистый туман зеленовато-синего цвета. Он поднимался снизу, выдыхаемый тайными подземельями. Теперь казалось, что под стенами тихо дышало спящее море и спокойные волны его, накатывали, словно сны. Изредка в нем что-то мерцало и двигалось, но Никас не мог разглядеть деталей.

Кто-то завозился вплотную к нему. Котожрица села рядышком и свесила ноги вниз.

— Я тоже думала об этом множество раз, — сказала она, опершись на руки и запрокинув голову назад.

— О чем? — мрачно переспросил Никас.

— О том, чтобы уничтожить свое воплощение.

В небе кто-то неодобрительно заворчал.

— Ну и ну, ребятки, — фыркнуло Солнышко, — ну и ну. Это что за разговорчики? Я, конечно, ненавижу вот так встревать в чужой интим, но предупреждаю: если вы двое решите там взяться за руки и сигануть как два подростка под кайфом, я поймаю вас обоих и так потом выпорю, задницы будут сиять ярче, чем я. Это понятно?

Никас буркнул что-то, но слабо улыбнулся.

— Это ты не любишь встревать в чужой интим? — весело воскликнула Котожрица. — Расскажешь это кому-нибудь, кто знает тебя хуже, чем я. Не волнуйся, мы в порядке.

Солнышко сделало следящий жест лучом и вернулось к прежнему занятию: помощи на стене и домогательствам.

— Ты хотела уничтожить свое воплощение? — спросил Никас после долгого молчания. — Почему?

— Потому что, если б я распустила все свои образы, они бы все равно потом собрались в какой-нибудь другой прим. Но это была бы уже не я. И все. Больше никаких воспоминаний.

Никас испытующе смотрел на нее.

— До того как посвятить себя служению Пушистым богам, я сама была главой одного культа. Культа Последней Любви. Там собирались сущности настолько отчаявшиеся найти взаимную привязанность, что они готовы были пойти на сделку с одним… С одной тварью. Это была сущность-синоним одержимости. Выглядела как жадная черная плоть, натянутая на большое сердце, вытесанное из карнеола. Она могла выполнить желание просителя и, пожрав его самое сокровенное, самое оберегаемое пространство внутри, создать призрак истинной любви. Призрак был недолговечен, но ярок. Он выходил к просителю из гудящего сердца. Брал его за руку, и несчастный образ обретал такое счастье, что я… Я в такие момента стояла рядом и плакала от счастья вместе с ним.

Рыцарь любви кошачьим движением смахнул слезу со щеки. Она осталась висеть на кончике безымянного пальца, а потом сорвалась вниз. Никас недолго следил за ее полетом, пока позволяло зрение. А потом спросил:

— И какова была твоя роль во всем этом?

Котожрица скребнула острыми ногтями по камню.

— Как я уже сказала, я организовала культ вокруг этого существа. Его звали Дилиджитис. Он не мог самостоятельно передвигаться и искать жертв. Видишь ли, культ Последней Любви не зря так назывался. Одержимость забирала у образа так много концентрации вместе с его мечтами, что он рассеивался вместе с призраком. Они погибали одновременно. Моя роль. Роль моих культистов. Она заключалось в том, чтобы находить отчаявшихся и приводить к Дилиджитису. Их всегда было достаточно. Ведь не найти еще проще, чем потерять.

Никас начал понимать, к чему она ведет, но не перебивал.

— Я делала это, потому что наслаждалась их счастьем. Видеть, как измученная душа наконец-то обретает давно желаемое, на тот момент было для меня единственным смыслом жизни. Жаль, я не могу описать, как это было прекрасно, как захватывающе, оглушительно… Красиво. А через несколько часов не оставалось ни призрака, ни просителя. Я искренне верила, что помогаю нуждающимся. До того момента, как один из просителей вдруг отказался от ритуала в последний момент. Дилиджитис разозлился, но его недовольство было ничто по сравнению с моим гневом. Я будто обезумела, Никас. Я ревела и сулила образу кары. Я клялась, что он больше никогда не сможет войти в храм Последней Любви. Что он идиот, слабак, ничтожество, неспособное получить желаемое, даже если оно само идет к нему в руки.

Мимо прошагала колонна позитивных рыцарей, которая собиралась занять это участок стены. Никас подождал, пока утихнет громовой лязг сабатонов и сказал:

— Кажется, для тебя катарсис был важнее, чем для самих просителей.

Губы Котожрицы дрожали.

— Я… — Она сжала пальцами щеки. — Да. Я питалась их счастьем. Я сама стала одержима. Мне нужно было видеть, как они раскрываются навстречу судьбе. Образ ушел, оставив меня в дикой фрустрации. Мне было больно, я ощущала жажду, словно вампир, упустивший добычу. Но мне хватило сил не провалиться в это состояние. Я осознала, что не помогала им, а скармливала. Да, скармливала этому существу, получая выход бесконечно приятного тепла, которое ласкало меня.

— Ты сама была одинока? — спросил Никас без осуждения.

— Нет, — покачала головой Котожрица. Слезы сделали ее внешность странной, словно нарисованной. — Вокруг меня всегда кто-то был. Они занимались со мной сексом, кто-то даже говорил, пытался стать другом. Это удалось только Альфе. Но я ценила попытки. Однако, чувство причастности, для меня, оказалось спрятано не в сексуальности, не во внимании. Даже не в силе доверительных бесед. Я постоянно чувствовала, что мне чего-то не хватает. Одиночество бродило вокруг меня, готовое поймать в ловушку, но я пряталась за бесконечными связями. Однажды я, прошедшая через десяток отборных парней, пьяная от страсти, зашла в этот проклятый храм. Неприметный, почти пустой. И там я увидела, как такой же случайный зевака нашел Дилиджитиса. От одного вида произошедшего далее, я кончила несколько раз. Это было великолепно. Я насытилась светом чужой радости. Не знаю, что это: извращение или уродство. И почему именно это так заводило меня. Дилиджитис тоже почувствовал мой отклик. И мы… Договорились. С того момента, я заманила к нему сотни образов. Сотни. О, фантазия.