Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

— Ник… Никас. Я же… Как?

Он не отвечал. Смотрел на море. Туда, где исчезла последняя надежда этого мира.

— Тебе будет боль… Больно. Ты… Не понимаешь.

Она смотрела на него уцелевшим глазом. Рука Одиночества появилась на секунду и тронула его щеку. Вместо холода, Никас ощутил тепло. Щека дернулась сама по себе. Потом Рука исчезла.

Максиме, все-таки, сдалась, замерла. Ее несокрушимая воля проиграла циничному расчету. С довольным вздохом, демон покинул Аркаса. Тот вырвал нож из глазницы и с криком выбросил его в море, как мог далеко. А потом, стараясь не смотреть вниз, накрыл лицо женщины снятыми с себя шкурами.

— Я, — прохрипел он, вспоминая как говорить.

Его губы дрожали. Сухие воспалившиеся глаза застыли.

— Я… Никогда… Не отпущу.

Никас закричал. С надломом, скрежетом, ломаясь, теряя крохи самообладания. Испуганные птицы визгливо вторили ему с вершины маяка.

Потом он держал тело за плечи и ждал. Его колотил озноб и нервное истощение. Края хламиды разошлись, открывая темный колодец на груди. Из него медленно, словно птенец из гнезда, показалось Одиночество. Оно смотрело на Никаса, хотя его бесформенная частичка не имела глаз и ничего кроме студенистой плоти. Человек задрожал от накатившего ужаса. Организм упрашивал его бежать, бежать пока слушаются ноги. Но Аркас не послушался, не выпустил Максиме.

Демон, державший в страхе все Многомирье, начал подниматься, выбираясь наружу. Словно дух леса, вырастающий из крохотного орешка. Ширилось его трапециевидное тело, расходились в сторону руки-трубы. Вытаскивая ноги-колонны из Максиме, оно стало таким всеобъемлющим, что невозможно было поверить: как оно могло поместиться в одном человеке. Дыра в груди женщины, пустая, теперь казалась бездонной.

Никас мычал от страха. Но оставался на месте.

Одиночество стояло перед ним, на фоне моря, безголовая громадина, по телу которой пробегали черные волны, словно помехи на экране телевизора. Оно казалось сбитым с толку. Рука, покрытая тысячью пальцев, неуверенно протянулась к телу Пророка. Никас стиснул зубы. На его губах показалась кровь. Чудовище смахнуло шкуры. Залитое красным лицо смотрело в небо.

Черные полосы стали шире, и побежали быстрее, внутри голубоватого тела послышались глухие звуки, щелканье, скрип. Одиночество осторожно забрало тело у Никаса, тот цеплялся за него, но голубые пальцы легко оттолкнули журналиста, угрожая холодом. Сущность держала труп максиме у груди, словно мертвого котенка. Полосы замедлились, искривились. А потом пропали. Тело Одиночества стало абсолютно чистым, как глыба льда из родниковой воды.

Оно проявляло уважение к тому, кто смог жить с ним так долго, сохраняя достоинство и силу характера? К тому, кто отнял его силу. Чье сопротивление не могло сломить, а тело превратить в сосуд горького яда? Возможно, просто забавлялось.

Одиночество взяло лодку, лежащую на берегу и положило туда Максиме. Аккуратно накрыло шкурами и зашло в воду. Оно поставило суденышко на воду. Лодка закачалась на волнах, но держалась уверено. Демон слегка подтолкнул ее. И последнее путешествие Максиме началось.

Оба, Никас и его немезида, долго смотрели вслед уплывающему островку древесины.

— Я так и не спросил, — прошептал Никас, — так и не спросил, как ее звали на самом деле.

Одиночество повернулось к нему. Человек застыл, приоткрыв рот. Вот оно. Сейчас ему предстоит стать новой тюрьмой. Он так много прошел и увидел. И теперь, что он может сказать об этой зловредной страсти?

— Я знаю, — говорил он, быстро, горячо, словно бредил. — Ты — часть нас. Наше жестокое движущее начало. Страх перед тобой толкает людей не только на преступления. Мы творим добро, пусть расчетливо, чтобы укрыться от тебя, созидаем, пусть отчаянно, чтобы спастись от пустоты, общаемся, объединяемся, дышим в унисон! Главное — не спим. Не застываем в тишине полного спокойствия. Ты не можешь быть злом. Ты причиняешь боль, только потому, что мы не в силах вместить твои дары. Потому что малы. Боимся тебя. Я думал, что нам нужно пережить тебя, стать сильнее. Но теперь, мне кажется, что нам нужно научиться пользоваться твоей силой, как Максиме! И пусть, пока мы к этому не готовы, жертвы будут медленно приучать нас к твоему присутствию. Такие как я. Ты ведь поэтому забираешься в нас. Потому что само понимаешь это. Жертвуешь свободой, чтобы не уничтожить тех, кто не готов.

Одиночество внимательно слушало его. В его груди расцвел прекрасный узор, похожий на раскрывшийся глаз.

— Я сделаю все, что смогу, — Никас улыбнулся. — Все. Продержусь достаточно долго, чтобы позитив успел восстановиться. Они найдут кого-то, кто сможет приводить новых жертв.

Перед ним ступили всеобъемлющие ноги.

Никас затаил дыхание.

Одиночество склонилось над ним, заслонив…

Небо…

Море…

Все…

Эпилог

В район Пушистых богов вошел образ.

Коты-стражники еще во сне навострили уши. Тихие, как падение снежинок, шаги разбудили их. Коты недовольно подняли головы, не торопясь, однако, вставать. Кто пожаловал в наш район? Что ему нужно?

Образ улыбался им так радушно, как только способен любящий человек. Белая, в черное пятнышко, ряса, свободно сидела на стройном девичьем теле. В коротких золотистых волосах засели аккуратные треугольные ушки. Округлое веснушчатое лицо напоминало солнышко, так же сияло позитивом, вызывая ощущение тепла и спокойствия. Зеленые глаза за аккуратными очками, с обожанием глядели на кошек.

Сначала те не поверили.

Они вскочили, подозрительно метя хвостами. Смущенно мяукая, они пошли следом, тщательно принюхиваясь там, где ступали мягкие тапочки образа.

А потом навстречу образу вышли Архикот и Шу-шу. Сначала хранитель Района обнюхал пришелицу. Поразмыслил. А потом потерся об нее скулой, да так, что девушка, смеясь, чуть не упала. Шу-шу радостно замяукала. Она бесстрашно спрыгнула с головы Архикота прямо на руки Котожрицы и принялась лизать ее подбородок, щеки, губы.

Теперь уже весь Район сбежался к месту радостной встречи. Кошки носились вокруг, скакали по крышам домиков, карабкались по стенам, и мяукали, выли, урчали.

Потом, когда волна Пушистых богов унесла ее на главную площадь, погладив тысячи спин и почесав тысячи ушек, Котожрица устроилась у живота хранителя. Взяв на руки Шу-Шу, она долго смотрела куда-то сквозь пространство, сохраняя улыбку.

Что-то маленькое, цветастое, село ей на нос и взмахнуло крылышками. А потом быстро полетело прочь, умело избегая когтистых лап.

Котожрица удивленно моргнула и сняла очки.

— Я… Помню.

Она закрыла глаза и снова открыла их. В ее памяти раскрылся ящик, которого там не должно было быть.

— Я помню. Никас. Я тебя помню.

Она снова закрыла глаза.

— Никас!

Шу-шу встревожено посмотрела на нее. Но хозяйка, больше не говорила ничего. Она положила любимицу на колени и закрыла лицо ладонями. Тогда кошечка уткнулась носом ей в живот, и уютно замурлыкала, погружаясь в сон.