Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

Она указала на покрытый трещинами потолок.

Аркас взял ее за плечо. Максиме удивленно взглянула на него.

— Тогда идем туда.

Крыша была усыпана металлическими обломками. Горели бензиновые лужи. Посреди посадочного кольца пылал синий с белым вертолет. Огонь, пирующий на его измятых боках, пытался слизать знак красного креста.

— Вот, — сказала Максиме. — Лазарь. Его я помню. Помню, что он погиб, но не знаю как.

— Погиб, — повторил Никас. — Словно о человеке говоришь. Ты врешь мне, Максиме. И на корабле, и в кафе, ты говорила, что помнишь, как спасала людей. Ты работала здесь. Вывозила раненых с передовой в этот госпиталь. А потом война добралась сюда и жестокие люди, решили, что не потерпят места, которое не дает их врагам умереть. Так?

Женщина молчала.

— А тот мужчина внизу — твой лучший друг, — продолжал Никас. — Ближайший друг. Его толкало вперед очень сильное чувство. Возможно, ты не хочешь вспоминать его, потому что именно он взорвал Лазаря. Ему пообещали, что тебя не тронут. И он поверил. Ему был ненавистен этот вертолет, потому что ты постоянно улетала на нем в такое пекло, которое ему и не снилось. Зато он видел тех, кого ты привозила. И я видел. В палатах под нами. Безногие, безрукие, обожженные бедолаги, покрытые трубками и катетерами, дышащие белыми искусственными легкими. Он не знал, вернешься ты или нет. Никогда не знал.

— Я вернулась, — сдержанно произнесла Максиме, но глаза ее сверкали. Она повернулась к Никасу и надвинулась, чуть наступив на его ступню своей ногой в шлепанце. — Вернулась. Для того, что бы он потерял меня навсегда. Я же говорю, Никас: нас научили, как работает любовь. Есть нотная грамота, где записаны все ля-би-моли. Мы охотно верим тем, кто хорошо к нам относится, чтобы потом выяснить, что любят не нас. А личное спокойствие и комфорт. Любят не тебя, не личность, которой ты являешься. Любят состояния, которые с тобой связаны. Нас обманывает страсть.

— Набор эмоциональных состояний и есть наше представление о человеке, — сказал Никас, выдерживая ее взгляд. — Не все способны смотреть дальше.

— Он знал, что для меня значит этот вертолет! — заорала Максиме. — Знал и совершил такое!

Никас схватил ее и прижал к себе.

— Вертолет, — процедил он. — А люди?

— А что люди?! — вскричала Максиме еще громче. — Для чего я их спасала? А?! Что бы их латали и снова отправляли на убой? Всех кого я спасла, так или иначе убили! Я вертела колеса, вращающие гигантскую шестерню, которая ни к чему не была подключена! Я любила их как детей, а они уходили, чтобы умереть! Все до одного! Ради страны, ради свободы, ради великого лидера! Жирной полоумной обезьяны, которая построила дворец на костях, набила его рабынями и ананасами! А, Никас, драть бы тебя в три прогиба с твоими внезапными озарениями! Какой ты у нас, проницательный, оказывается, сраный хаваль!

Она оттолкнула его Рукой Одиночества. Журналист почувствовал острый, внезапный холод и оказался на бетоне.

— А я так хотела остаться злодеем без прошлого! — Максиме грустно улыбнулась. — Но оказалась здесь и все, сука, вспомнила. Откуда взялось это место?! Неужто Девел оставил его, чтоб подстраховаться еще раз? Ему мало было часов? Мало было тебя?! — взвизгнула она.

— Честно говоря, мне немного подсказали, — Никас поднялся и потрепал себя по левому уху. — Я, конечно, кое-что понял сам, но никогда не догадался бы, что тот тип взорвал Лазаря. Некрасивый поступок, я согласен. Кроме того, ты не упомянула, что, на самом деле, купила Лазаря на свои сбережения.

Максиме смотрела на него, как на сумасшедшего.

Тогда ухо Никаса пропало, и между женщиной и мужчиной возник призрак до боли похожий на одного из них.

— Это что еще такое? — прошипела Максиме.

— Твоя совесть, — произнес призрак. — Ты уже забыла про меня? И, правда, куда удобнее быть чудовищем, когда добровольно отказался от стыда.

Внизу снова завыл, загрохотал Геноцид. Здание качнулось, по нему прошла зловещая вибрация, как по шкуре умирающего животного.

— Ты так ненавидела их, — сказала Совесть. — Но взяла их оружие. Сама стала как они.

— Неправда! — отмахнулась Максиме. Она была не на шутку встревожена. — Они использовали его, чтобы править! Я хочу, чтобы он принес всем покой!

— Покоя не будет, — вмешался Никас. — Ты не успеешь уничтожить все. Одиночество погубит тебя раньше, какой бы сильной ты ни была.

— Я справлюсь, — тихо сказала Максиме.

— В любом случае, люди же не перестанут мыслить, — увещевал Никас. — За твоей спиной будут постоянно появляться новые миры, которые…

— Люди, наполненные негативными страстями, не мыслят! — крикнула Максиме. — Они ничего не создают! Когда негатив полностью заполнит Многомирье, часть умрет от психологического шока. Часть покончит с собой или убьет ближнего. А часть перегорит, перестанет чувствовать что-либо. Власть страстей над нами закончиться. Останется только разум.

— И сколько же людей погибнет? — наступала Совесть. — Ты готова пожертвовать ими?

— Да, — без колебания ответила пророк. — Так нужно.

— Но дети оставшихся в живых будут такими же, как их родители когда-то, — рассудил Аркас. — Все начнется заново.

— Вы меня не слушаете, — покачала головой Максиме. — Выжившая часть людей будет сама по себе мало подвержена страстям. Именно поэтому они и останутся в здравом уме. И передадут это качество своим детям, усилив его. Пока негатив будет пожирать сам себя, пока Многомирье будет возвращаться к состоянию нейтралитета, люди вовсе избавятся от генов, которые делают их чувствительными к страстям, чтобы выжить.

— Откуда ты это знаешь? — спросила Совесть. — Кто тебе это сказал?

Пророк подняла Руку Одиночества и указала себе на грудь.

— А ему это зачем? — не поверил Никас. — Для него это смертный приговор!

— Оно не боится смерти, — сказала Максиме. — Я научилась понимать его. Его разум как у ребенка, Одиночество не понимает последствий своих ответов. Оно появилось, когда нервная система какой-то несчастной обезьяны стала достаточно сложной, чтобы она смогла соприкоснуться со страстями. Первое, что поняла эта странная мартышка: я одна. Вокруг меня сородичи, такие же как я, но именно это и доказывает, что я одна. Я отделена от них и нет никакого способа нам слиться воедино. Разумеется, она не говорила это про себя. Это был, скорее, новый инстинкт. Одиночество — это инстинкт. Сочетание страсти и древней материальной традиции размножаться. Когда разделилась первая клетка, она дала начало этой катастрофе. Целое — стало множеством. Именно поэтому Одиночество существует в двух мирах одновременно. Как и Великая Гидра основных потребностей.

— И оно само тебе все это рассказало? — упавшим голосом спросил Никас.

Пророк кивнула.

— И много еще чего. К сожалению, даже оно не знает другого способа ослабить себя.

— Значит, тебя не переубедить? — Совесть приблизилась к хозяйке. — Никас, я задержу ее, но ненадолго. Успей сделать то, что должен.

С этими словами сущность бросилась на хозяйку и исчезла в ней. Та покачнулась, ее лицо приняло выражение испуга и сильного замешательства. Геноцид внизу закончил терзать здание. Ухая ломающимися стенами, оно начало крениться в сторону. Максиме, все еще не пришедшая в себя, успела прошептать: «что я наделала». Она вцепилась Рукой Одиночества в бетон, глядя вниз, на то, как Никас выпускает клешни Цинизма из спины. Несколько кратких мгновений они смотрели друг другу в глаза. А потом крыша раскололась пополам, разделив их.

На какое-то время они ослепли из-за пыли, поднявшейся кругом серым занавесом. Их понесло куда-то вниз, быстро и угрожающе. Никас упал, его клешни бесполезно цеплялись за обломки и глыбы. Они накрыли его, пытаясь растереть в кашу. Но он расшвырял изломанные плиты быстрее, чем они перестали скрежетать и буйствовать. Вокруг еще катилось, падало и трескалось, а Никас уже бежал сквозь хаос.

Из пыли вынырнула голова Геноцида. Человек, не останавливаясь, врезал по ней тремя негативными кулаками. Чугун гулко откликнулся, из единственного глаза полыхнуло огнем. Потом эта неповоротливая махина сделала рывок, который невозможно было ни предсказать, ни уйти от него. Огромный локоть теснил журналиста назад. Тот упирался нижними клешнями в землю, а верхними давил от себя.