Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой - Бенгт Янгфельдт

Валленберг сообщил Коэну и личные сведения о себе, в частности, что он принадлежит к “семье банкиров, имеющей большое влияние”, что у него есть замужняя сестра (чью фамилию Коэн записал на обрывке сигаретной пачки, который пропал в связи с освобождением). Валленберг также сказал, что у него есть брат в Америке, но тут, скорее всего, закралась ошибка или недопонимание – возможно, он рассказывал Коэну об учебе в Америке. (Что Ги в тот момент находился в США, Рауль знать не мог.)

В рассказе Коэна есть несколько менее достоверных подробностей. Но информация, почерпнутая в условиях тюрьмы, почти всегда отличается непоследовательностью, противоречивостью и содержит неправильно понятые факты. Коэн интересен тем, что два из приводимых им фактов – портфель с деньгами и драгоценностями и арест швейцарского дипломата – не только являются правдой, но, помимо прочего, могли исходить лишь от самого Валленберга. Чтобы сообщить Коэну эту информацию, Валленберг должен был одновременно с ним оказаться в тюрьме Бригидки. Возможно ли это?

Как уже говорилось, наши знания о пребывании Валленберга в Лефортово отрывочны. Мы знаем, когда его привезли и когда увезли. Знаем, когда вызывали на допрос. Мы располагаем свидетельствами заключенных, сидевших одновременно с ним. Но их датировки не совсем надежны. Дни в тюрьме отличаются монотонностью, границы времени стираются: один из заключенных относит заявление Валленберга на имя Сталина к концу 1945 – началу 1946 года, в то время как другой называет лето 1946-го. Что касается регистрационных журналов, содержащих отметки о прибытии и убытии или о допросах, нет никаких гарантий, что они полны или не подвергались правке.

Последний допрос Валленберга в Лефортово, согласно доступным нам документам, имел место 30 августа 1946 года. В следующий раз его вызвали на допрос лишь 11 марта 1947 года – на Лубянке, куда его перевели 1 марта. Таким образом, существует возможность того, что в шестимесячном промежутке между этими двумя датами он мог оказаться где-то в другом месте. Отсутствие в регистрационном журнале записи о таком переводе может ничего не значить.

Таким образом, не исключено, что Валленберга могли увезти из Лефортовской тюрьмы где-то в конце 1946 года. Бернхард Ренсингхоф сообщает, что однажды с помощью перестукивания получил из камеры Валленберга и Ределя сообщение: “Нас увозят”. “Это произошло в 1946 году, насколько я помню, осенью”. Другой немецкий военнопленный, Антон Морман, бывший советник при представительстве Германии в Софии, который, подобно Ренсингхофу, сидел этажом ниже под камерой Валленберга и Ределя, сообщает, что, насколько он помнит, не имел с ними никаких контактов начиная с декабря 1946 года. А Карл Зупприан говорит, что перестукивался с Ределем и Валленбергом “вплоть до 1947 года”.

Поскольку сведения, сообщенные Коэном, могли исходить только от самого Валленберга, не кажется невероятным, что Валленберг на какое-то время на рубеже 1946–1947 годов мог оказаться в тюрьме Бригидки во Львове. Гипотеза о содержании Валленберга там подкрепляется знакомым Валленберга по Будапешту Ароном Габором, которого привезли во Львов в феврале 1947 года. На его вопрос, не сидит или не сидел ли там Валленберг, многие из его товарищей по заключению, которых он считал “абсолютно надежными”, ответили положительно.

Шведский посланник в Париже Вестман отнесся к свидетельству Коэна всерьез. “Лично я убежден, что этот след серьезен, – писал он в шведский МИД. – Столько деталей, сколько привел этот информант, невозможно выдумать”. Вестман также подчеркнул, что Коэн не имел никакого представления о том, “какой интерес вызвало в Швеции дело Валленберга”, а это гарантия того, что он действовал не в целях саморекламы. А начальник шведской полиции безопасности Отто Даниэльсон – человек, отличавшийся большим умом и крайней проницательностью, – писал, что “склонен поверить заявлению, прежде всего из-за того, что тот не предъявил вообще никаких требований компенсации или вознаграждения за свою помощь, например, в виде разрешения на въезд в Швецию или какой-либо помощи нашего представительства. Если сведения Коэна – фантазия, то зачем он фантазирует?”

Когда четыре года спустя, в 1951-м, посланник Швеции в Брюсселе Гуннар Ройтершёльд встретился с Коэном, тот подтвердил свои показания о Валленберге. Однако МИД не стал раскручивать эту нить, главным образом потому, что Коэн оказался замешанным в мошеннической деятельности и попал в тюрьму в Бельгии. Тем не менее Отто Даниэльсона не оставляла мысль, что Коэн, возможно, говорил правду. “Я вполне сознаю, что Коэн – человек, в большой степени живущий мошенничеством, но вопрос в том, можно ли из-за этого отмахнуться от его заявления как лишенного всякой ценности”, – писал Даниэльсон через десять лет после того, как Коэн впервые появился в шведском представительстве в Париже. Поэтому он предлагал, чтобы шведское правительство попросило советские власти провести расследование на предмет того, не содержался ли Валленберг в камере № 149 в тюрьме Бригидки. Однако это так и не было сделано.

Дипломатическое наступление

Если Валленберга действительно перевезли во Львов поздней осенью 1946 года, какими мотивами могли руководствоваться при этом советские власти? Одним из мотивов могло быть желание убрать его из Москвы по причине усилившегося в тот момент давления шведского правительства. Дипломатическое наступление было обусловлено тем, что за прошедший 1946 год выявились факты и свидетельства, ясно указывающие, что Валленберг находится в советском заключении.

До этого момента позиция Швеции по вопросу о Валленберге была оборонительной. Когда американский посол в Москве Аверелл Гарриман в апреле 1945 года предложил американскую помощь в выяснении судьбы Валленберга, эта помощь была отклонена под тем предлогом, что нет оснований сомневаться, что русские и так делают все от них зависящее, поэтому американское вмешательство было бы “нежелательным”. Предложение отклонил Стаффан Сёдерблум, даже не потрудившийся сообщить о нем своему начальству в Стокгольм.

Поскольку Сёдерблум в контактах с советским МИДом не раз выдвигал теорию, что Валленберг, скорее всего, погиб, его с годами стали рассматривать как главный символ бессилия и пассивности, отличающих шведскую дипломатию того времени. Во время встречи с новым начальником скандинавского отдела советского наркомата иностранных дел Александром Абрамовым 26 декабря 1945 года Сёдерблум представил эту идею как свое “личное мнение”:

Я, естественно, знаю, что мое мнение не может иметь личного характера, но в этом случае я хотел бы попросить Вас воспринимать его как мое личное. Я предполагаю, что Валленберга уже нет в живых. Возможно, он погиб в результате бомбардировки германской авиации или при нападении венгерских или немецких военных, переодетых в советскую форму. […] Было бы оптимально, если бы миссия теперь смогла получить ответ именно в таком духе, то есть что Валленберг погиб. Это необходимо в первую очередь матери Валленберга, которая все еще надеется, что ее сын жив, и напрасно тратит силы и здоровье на бессмысленные поиски. […] Я хотел бы еще раз подчеркнуть, что моя просьба об ответе советского правительства и о содержании этого ответа, естественно, представляет собой личную просьбу и личное мнение.