Галерея женщин - Теодор Драйзер

Наконец я распрощался с хозяином хижины, обуреваемый сильнейшим, даже лихорадочным нетерпением, – и тем не менее неспешно пошел по тропинке между рядами кукурузы, стебли шептали и лепетали слово «жизнь», а я один за другим декламировал обрывки стихотворений. Благоухание почвы, ветер, гулявший среди стеблей и далеких деревьев, перекличка птиц – сколь мучительна мне была их сладость! Воздействие их было и животворным, и лихорадочным – так воздействуют гениальные стихи, звон и перелив великих строк. Жизнь внезапно предстала мне юной и изумительно прекрасной. А все дело в том, что я увидел ее вдалеке – она скользила между остроконечными початками: голова обнажена, в переднике что-то спрятано, при этом он аккуратно завязан. Подходя, она время от времени оборачивалась, потом приблизилась вплотную, вскинула руки. Я прижал ее к себе и излил ей все то восхищение, которое она у меня вызывала. Поначалу она слушала молча, приблизив ко мне свои губы, а потом стала жаловаться на то, как долго тянулся без меня день. И очень скоро объявила, как объявляла всегда:

– Задерживаться не могу. Нужно бежать. Все думают, я пошла в амбар.

Она исчезла, и меня вновь объяла тоска.

Был еще один особенный день. Я пошел порыбачить к ручейку в надежде, что она ко мне присоединится. Остановился там, где ползучие растения и низко нависшие ветки образовывали своего рода укрытие, а внутри находились омут, песчаный пляж – в прозрачной воде гуляла рыба. Аркадия. Гадая, где она сейчас и что делает, я обернулся – она была совсем рядом, выглядывала из листвы в каком-нибудь десятке ярдов. До ужина оставался всего лишь час, тем не менее она принесла мне кусок пирога и стакан молока в корзиночке.

– Я сама это предложила тетушке В., – рассмеялась она, – и она велела мне отнести.

Она рассмеялась снова. Я заключил ее в объятия. Песок под деревьями усыпали солнечные пятна. Он лежал здесь узкой блестящей полоской, золотистой, как ее волосы. За ручейком высилась стена заросшего лишайником серого гранита высотой футов в тридцать, дальше начинался густой кустарник: это зеленое место было своего рода потайным покоем. Оказавшись здесь с ней наедине, я почувствовал безграничную свободу, к которой, как всегда, примешивалась опасность. Откуда нам знать, может, за нами наблюдали и наблюдают? Хаудершел, ее мать, братья, моя жена. Тем не менее я решился ее обнять, а она покорилась; я усадил ее на один из валунов и запечатал ей рот поцелуем. И потом она убежала, прихватив корзиночку. Удалившись футов на пятьдесят, Релла обернулась, раздвинув листву, и улыбнулась.

– Немного ты рыбы наловил, верно?

После этого она исчезла.

На следующее утро, еще до рассвета, я вышел из дома и отправился набрать дикой ежевики, которую заметил у изгороди в лесу, в дальнем конце ягодника. Воздух, напоенный ароматами леса, и влажная трава под ногами создавали ощущение живой дышащей поэзии, жизни, текущей мечтательно и прекрасно. Мне все отчетливее виделись новизна и извечная молодость этого мира. Воистину, подумал я, перед лицом старения и смерти одного человека в такие, как вот сейчас, моменты лихорадки жизнь презрительно демонстрирует нам свою непреходящую молодость и новизну. Я или кто-то еще может состариться. Я или кто-то еще может умереть. Но жизнь и молодость не иссякнут. Восходы будут сменяться закатами и будут в новинку тем, кто только что родился. То же и с птицами, и с деревьями. Будут вновь приходить весна, лето, осень, зима, снова весна. Молодая кровь сохранит эту вечную преемственность. Но что станется с моей любовью? С моим несчастным браком? Все это скоро придет к концу. Как и моя жизнь. И что потом? В чем – если хоть в чем-то – может для меня состоять смысл этой извечной новизны?

И будто бы сговорившись наказать меня за мрачные философствования, события с того дня приняли дурной поворот. Я был уверен, что в это дивное утро Релла последует за мною на сбор ягод, – она не последовала. Потом сообщила, что не могла: мать побоялась, что она окажется мне в тягость. В тот же день, но позже, я сказал ей, что пойду к ручейку ловить рыбу, однако она не пришла. Мать загрузила ее делами по хозяйству. День прошел, мы лишь обменивались взглядами, грустно, исподтишка. Следующий день оказался немногим лучше. У меня складывалось впечатление, что над домом нависла тень подозрительности – и мое присутствие в нем становится неприемлемым. Однако в тот же день после полудня я, завершив прогулку, спускался с холма за домом и обнаружил ее там – она собирала ягоды. На ней был старый материнский капор с широкими полями, и выглядела она свежей и невинной школьницей, которой, впрочем, и была, – подходящей спутницей для лета и простора полей. При мысли, что мне предстоит ее утратить, у меня сжалось сердце.

– Хочешь помочь? – начала она, из предосторожности бросив взгляд в сторону дома.

– А можно? – осведомился я, подходя ближе.

– Даже и не знаю, – тут же откликнулась она. – Мне кажется, мама что-то подозревает. Ты лучше не стой так близко.

Она указала на ягодный куст чуть поодаль.

– Релла, – начал я, склоняясь над кустом подальше, но продолжая обращаться к ней, – ты просто не представляешь… я выразить не могу, что со мной происходит. Ты так мне нужна. Я почти не сплю. Как ты думаешь, чем это кончится? Сможешь ты когда-то приехать в Нью-Йорк? Согласна бежать со мной, если я попрошу?

– О… – Она задумалась, замерла. – Даже не знаю. Я, видишь ли, об этом еще не размышляла. Вряд ли я смогу приехать сейчас – по крайней мере, в ближайшее время, – но приеду позже, если тетушка В. мне позволит. – Она посмотрела на меня с серьезностью и сомнением, потом рассмеялась, позабавленная этой последней мыслью.

Я почувствовал, как внутри образуется пустота. Этот ее оптимизм. Этот смех – здесь и сейчас. Ощущает ли она то же, что и я, – понятно ли ей, как я стражду? Я опасался,