Генри VII - Милла Коскинен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что 27 июня 1505 года наследник престола провозгласил королевскому совету, что он был обручен с Катариной Арагонской до своего совершеннолетия, и теперь, накануне совершеннолетия, берет это дело в свои руки. И его собственная воля состоит в том, что он отказывается ратифицировать этот брачный договор, и объявляет его аннулированным и утратившим силу. Заявление наследника престола было записано и заверено присутствующими свидетелями: королевским камергером лордом Дюбени, вице-камергером сэром Чарльзом Сомерсетом, королевским секретарем сэром Томасом Разелом, личным камергером принца сэром Генри Марни, и епископом Ричардом Фоксом.
Разумеется, этот документ совершенно не предназначался для объявления на всех перекрестках. Подобные секретные изъявления воли использовались для решения конфликтов между людьми, обличенными более или менее равной властью, и только при определенных обстоятельствах. В частности, когда Анна Бретонская решила в 1501 году выдать за сына Филиппа Красивого и Хуаны Арагонской свою дочь от Луи XII, принцессу Клод, король подписал секретный документ, запрещавший этот брак и повелевавший выдать дочь за её кузена Франциска. Документ должен был быть объявлен в случае необходимости, при определенных обстоятельствах (например, в случае смерти болезненного короля). В случае с заявлением принца Гарри, его намеревались использовать для давления на короля Фердинанда, всё ещё не желавшего выплатить полностью оставшиеся в его руках ⅔ приданого дочери.
Такова была внешняя картина происходящего. А вот то, что одновременно происходило за политическими кулисами, напоминало театральный фарс, который, тем не менее, фарсом вовсе не был. Во-первых, за несколько дней до торжественного аннулирования принцем своего брачного контракта, Генри VII отправил Фердинанду письмо, что брачное соглашение их детей остается в силе. Во-вторых, он вызвал к себе испанского посла, терпеливого и умного де Пуэблу, и долго и со вкусом орал на него с глазу на глаз (но так, чтобы это слышали придворные) о необязательности и прочих грехах Фердинанда. Дело было в пятницу. А в воскресенье де Пуэбла получил от короля из Ричмонда свежайшую дичь, что было знаком высочайшего благоволения. В понедельник де Пуэбла явился к королю выразить свою благодарность, и нашел его абсолютно спокойным и вежливым.
Но не будем забывать о «бедняжке» Катарине, которая и лето 1505 года коротала в Лондоне. Она, надо сказать, де Пуэблу не любила, причем по семейной склонности винить во всех неприятностях евреев (её покойная сестра Изабель сильно подозревала, что безвременная смерть её любимого супруга была Божьей карой за то, что он дал приют евреям, изгнанным его тёщей из Испании). А «не любить» в те (и не только) времена означало также «не доверять», так что в августе 1505 года дипломат буквально наткнулся на ситуацию, чрезвычайно опасную не только для Катарины в частности, но и для европейской политики в целом. Зайдя навестить принцессу, он совершенно случайно столкнулся там с послом от Филиппа Красивого, который прибыл-то официально к Генри VII, но по пути заскочил к Катарине передать привет и свежие сплетни от герцогини Хуаны. Причем, болтовня между послом и принцессой, а также свободные и оживленные комментарии Катарины относительно портрета Маргариты Савойской, который посол вез королю, но не постеснялся показать и Катарине, открыли опытному послу, что подобная коммуникация между принцессой в Дарем Хаусе и её сестрой была регулярной, и что Катарина, с полного благословения своей дуэньи доны Эльвиры, стала видеть себя полноправным игроком в дипломатической игре между королями Англии и Испании, герцогом Бургундии и императором Священной Римской империи.
Собственно, для самой Катарины Арагонской ситуация пошла только на пользу. Она перестала выглядеть убогой сироткой, и излучала уверенность. Тем не менее, де Пуэбла был скорее напуган, чем счастлив. Он привык видеть дочь Фердинанда нервной малявкой, и не понимал, как теперь вести себя с молодой женщиной на пороге 20-летия, ведущей собственноручную переписку с герцогом Филиппом, и готовящую почву для встречи Филиппа, Генри, Маргариты Савойской и герцогини Хуаны в Кале, причем собираясь участвовать в событиях персонально. В результате, ему пришлось ввести принцессу в курс изнанки англо-австрийской дипломатии, и научить её быть менее откровенной. «Умейте скрывать свои мысли и чувства!», — заклинал он её. Надо сказать, что урок этот Катарина запомнила, и запомнила хорошо.
Что касается Генри VII, то он пережил несколько веселых минут после того, как к нему прибыл гонец от Катарины, торжественно сообщающей ему, что она подготовила встречу в Кале, и приложившей собственноручное письмо герцога Филиппа с согласием на эту встречу. Разумеется, он не мог не знать о том, что дипломаты Габсбургов заглядывают в Дарем Хаус. Но, возможно, для него стало сюрпризом, что пугливая как мышь невестка внезапно трансформировалась в дочь своих родителей. Ему это скорее понравилось, чем нет — для такой Катарины в его политике была своя роль. Конечно, в данный момент молодая женщина ещё не определилась, чьи интересы её ближе — интересы сестры или отца? Но король знал, что у него есть способ дать ей понять, что ближе всего для неё должны быть интересы Англии.
То, о чем расправившая крылья принцесса не подумала, было именно чисто английским делом, касающимся, не больше и не меньше, того, кто будет сидеть на английском троне в будущем. Многие считали, что Саффолк. Не из-за каких-то исключительных качеств этого персонажа (их, похоже, просто не было), а из-за его родословной. И у Филиппа Бургундского были в этом деле совершенно свои, шкурные интересы. В частности, Саффолк находился в качестве государственного пленника в герцогстве Гелдерн, которое входило в состав Священной Римской империи, но при этом было независимым государством. Хотя своей независимостью и было полностью обязано императору Максимилиану, который любезно вернул нынешнему герцогу то, что его батюшка продал Бургундии во времена Карла Смелого. В общем-то, из-за такого прошлого, герцог Гелдерна, Карл Эгмонт, был в нормальнейших отношениях с герцогом Бургундии, Филиппом Красивым, хотя формально страны были в состоянии войны с 1502 года. И Филипп абсолютно не намеревался отказываться от такого туза, как пленный Саффолк, ни в чью пользу.
Играя на стороне Хуаны, Катарина Арагонская невольно попала на враждебную интересам английского короля сторону. Расплатилась за это, впрочем, дона Эльвира. Собственно, её ролью было поддерживать политику короля Фердинанда, но она тоже стала жертвой родственных отношений, взяв сторону брата, служившего послом в
