Брант "Корабль дураков"; Эразм "Похвала глупости" "Разговоры запросто"; "Письма темных людей"; Гуттен "Диалоги" - Себастиан Брант

Лихорадка. Как нет дома — да ведь я слышу твой голос! Ну-ну, отворяй же и впусти меня: на дворе-то ветер и льет как из ведра.

Слуга. Это Лихорадка, хозяин! Господи Иисусе, силы небесные, чем нам оборониться от этакой напасти?! Что прикажешь — прогнать ее камнями или, может, оружием, какое только у нас найдется?

Гуттен. Сначала закрой окно, а то опять дохнет на нас своим ядовитым дыханием — как в тот раз. Быстрей закрывай, и поплотнее.

Лихорадка. Отвори!

Гуттен. Как бы не так!

Лихорадка. Бывало, эти двери сами передо мною распахивались.

Гуттен. А теперь накрепко замкнуты.

Лихорадка. Вот то-то меня и изумляет. А потому — отворяй, хозяин, отворяй!

Гуттен. Ты бы еще сказала: «Удавись, хозяин, удавись» — это, право, одно и то же!

Лихорадка. Стало быть, так никогда и не отворишь Лихорадке?

Гуттен. До тех пор, пока хватит сил держать дверь на запоре.

Лихорадка. О гостеприимнейший из мужей, во имя старинной нашей дружбы и соседства заклинаю тебя, отвори!

Гуттен. Во имя ненавистных воспоминаний об этом соседстве запрусь от тебя еще крепче!

Лихорадка. Ведь ты меня впустишь, правда, хозяин? Отворишь мне, о любезнейший, о гуманнейший?

Гуттен. Я? Ни за что!

Лихорадка. Любимец Муз, отвори!

Гуттен. Бич наук, пошла прочь!

Лихорадка. Отвори! Отвори! Я же Лихорадка, Гуттен, Лихорадка!

Гуттен. А мне-то что?

Слуга. Ты с ней погрубее, хозяин, а не то она выломает дверь и ворвется в дом — видишь, как брусья дрожат? Гони ее, брани, проклинай!

Гуттен. Задвинь-ка засовы, сначала вот этот, двухфутовый. Ну что ты к нам привязалась? Разве мы важные господа или гуляки, за которыми ты любишь охотиться? Разве не осталось больше ни попов, ни купцов?

Лихорадка. Прежде всего мне нужен ты.

Гуттен. Прежде всего я не хочу видеть тебя.

Лихорадка. Не без причины…

Гуттен. И я тоже…

Лихорадка.… ты мне нужен.

Гуттен.…не хочу тебя видеть.

Лихорадка. Я должна тебе кое-что сообщить.

Гуттен. А я и слушать не стану.

Лихорадка. Мне необходимо с тобой потолковать.

Гуттен. А мне с тобой — нет.

Лихорадка. Прежде ты был другой.

Гуттен. Верно, зато теперь сделался лучше, и это меня радует.

Лихорадка. Пусти меня под крышу — ведь на дворе ветер, холод, дождь!

Гуттен. Сколько раз тебе повторять?! Не пущу!

Лихорадка. Значит, незаслуженно говорят о тебе, будто ты человек гуманный, радушный, гостеприимный!

Гуттен. Таков я и есть, но — с другими.

Лихорадка. А со мною обходишься по-иному?

Гуттен. Как видишь.

Лихорадка. Это несправедливо.

Гуттен. Напротив — по заслугам.

Лихорадка. Ишь, как лукаво ты судишь.

Гуттен. По-моему — нет.

Лихорадка. А по-моему — да, потому что ничего дурного я тебе не сделала.

Гуттен. Тем менее мы друг другу подходим, если придерживаемся различного образа мыслей.

Лихорадка. Нет, нет, я с тобой согласна, я готова признать, что прежде причиняла тебе зло, но впредь буду служить верой и правдой, вот посмотришь!

Гуттен. Ничего не выйдет, не видать тебе моих милостей.

Лихорадка. Почему ты так твердо в этом уверен?

Гуттен. Да как же не быть уверенным старому гостеприимцу Лихорадки, который знает ее так давно и в столь многих обличиях — тут и четырехдневная, и ежедневная, и трехдневная, и острая, и изнуряющая, и какие-то еще, я уж и названия позабыл.

Лихорадка. Я теперь не та, что была раньше.

Гуттен. Хвалю.

Лихорадка. Значит, впустишь меня?

Гуттен. Не знаю, как другие, а я — нет.

Лихорадка. Дай хоть несколько слов тебе сказать.

Слуга. Пугни ее как следует!

Гуттен. Даже взглянуть на себя не дам.

Слуга. Может, из бомбарды{820} выпалить, а?

Гуттен. Нет, лучше неси сюда чечевицу. Это я по доброте сердечной, Лихорадка, не впускаю тебя и отсылаю назад к кутилам, а иначе ты будешь жаловаться, что, мол, тебя плохо приняли.

Лихорадка. Хочу быть с тобой, как бы ты меня ни принял.

Гуттен. А я — подальше от тебя, как бы ты себя ни держала.

Лихорадка. Ты вообще избегаешь разговоров?

Гуттен. В особенности — разговоров с тобою.

Лихорадка. О, как ты изменился!.. Только три слова!..

Гуттен. Нет, нет, не слушаю.

Слуга. Эй, ты гоняешься за удовольствиями, пирами, роскошью и несварением желудка — взгляни же, что у нас было на обед.

Лихорадка. Чечевица, мне кажется?

Слуга. Да, наша пища — чечевица: мы теперь пифагорейцы.

Лихорадка. Но в таком случае вчера вы слопали самого Пифагора{821}, если только верно, что душа Пифагора переселилась в петуха.

Слуга. Мы пропали! Она видела, как я подавал на стол курицу.

Гуттен. Напротив, Лихорадка, мы зарезали петуха лишь потому, что и он питался чечевицей.

Лихорадка. И съели его, словно не чечевица перекочевала в петуха, а петух в чечевицу, да?

Гуттен. Еще что скажешь?

Лихорадка. А пили молодое вино, не считая кубков?

Слуга. Что ты — воду!

Гуттен. Кипяченую.

Лихорадка. Пусть так, я теперь и водохлебов не чураюсь: выучилась разделять с ними трапезу.

Гуттен. Тогда постучись вон в тот домик на краю села — его хозяин уже двадцать лет вина в рот не берет.

Лихорадка. Но прежде дай скажу тебе три словечка.

Гуттен. Да ты уж и так больше сотни наболтала. Ну, ладно, скажи свои три словечка и убирайся.

Лихорадка. Пусти же меня в дом.

Гуттен. Нет, говори оттуда.

Лихорадка. Ну хоть выгляни.

Гуттен. Я слушаю не глазами.

Лихорадка. Но если ты меня увидишь, то живее откликнешься на мою речь.

Гуттен. А зачем откликаться? Мне это совсем ни к чему.

Лихорадка. Я расскажу о куртизане{822} — как я с ним обходилась и как он меня принимал.

Гуттен. Меня это не занимает.

Лихорадка. Раньше-то занимало…

Гуттен. Да, потому что я думал о том, как от тебя избавиться; послушайся моего совета — оставайся-ка со своим куртизаном.

Лихорадка. Я уже его отпустила.

Гуттен. Так вернись к нему!

Лихорадка. Не примет — у него поселились другие болезни, и прежде всего — французская парша, которая жестоко стиснула его своими когтями; к тому же с недавних пор он мучается камнем в пузыре и острой подагрой в суставах, а в доме — хоть шаром покати.

Гуттен. Как? Он больше не кормит ни прихлебателей, ни собак, ни коней?

Лихорадка. Мышей — и то не кормит.

Гуттен. Значит, и подружку свою оставил?

Лихорадка. Нет, это она его оставила, и не без оснований — ведь он лишился всего, что имел.

Гуттен. Но ты-то как позволила другим хворям выжить тебя?

Лихорадка. Я не желаю нуждаться и всегда держусь поближе к кухне.

Гуттен. Там, где чад?

Лихорадка. Там, где душистый пар.

Гуттен. Но у меня нет ни того, ни другого.

Лихорадка. Ничего, скоро появятся: говорят, ты собрался жениться.

Гуттен. Ну, вот еще, жениться!.. Лучше бы ты выследила, куда отправилась девчонка куртизана, — уж она-то нашла себе тепленькое местечко, не сомневаюсь.

Лихорадка. Ее пригрел один старенький каноник: и грыжа-то у него, и подагра, грубый, ворчливый, неопрятный — настоящая свинья!

Гуттен. И она его любит?

Лихорадка. Она любит его золото.

Гуттен. Тем удобнее для тебя, на мой взгляд. Она будет заботиться о деньгах, а ты тем временем заберешь в свои руки хозяина.

Лихорадка. Мне его жаль: он нажил себе такую беду, что может обойтись и без лихорадки.

Гуттен. Меня ты небось ни разу не пожалела.

Лихорадка. Потому что с тобой такая беда не приключалась. Не знаешь ты, что за чума — полюбовница в доме.

Гуттен. Чума? Да ведь эти господа не только жадно ищут себе полюбовниц, но и соперничают из-за них и воюют друг с другом, пожалуй, ожесточеннее, чем в Риме из-за приходов.