Брант "Корабль дураков"; Эразм "Похвала глупости" "Разговоры запросто"; "Письма темных людей"; Гуттен "Диалоги" - Себастиан Брант

Петр Любибус, наставитель в грамматике и профессор в логике, желает здравствовать магистру Ортуину

Достопочтенный господин магистр. У нас в Гарце такой обычай, чтоб беспременно выпивать по два раза на дню. И первая выпивка называема бюргерской, а зачинается с полудни и имеет окончание в четвертом либо в пятом часу; вторая же называема ночной или поздней и начинается в пять, окончание же имеет в исходе восьмого, девятого, а то и десятого часу, иной же раз длится до полунощи или до часу. И богатые горожане, а также отцы города и цеховые старшины, побывавши на первой выпивке и довольно хлебнувши, платят деньги и идут по домам. А школяры и прочая университетская братия из тех, что помоложе, не ведая забот, остаются на позднюю выпивку и вкушают, покуда тело и душа приемлют. В недавнем времени была у нас поздняя выпивка, и сидели мы с братом Петром, монахом из ордена проповедников, которому вы зело любезны из-за Якова Гохштратена, кельнского инквизитора; в одиннадцатом часу ночи мы много диспутировали о происхождении имени вашего. И я стоял на том, что имя ваше происходит от римских Гракхов. Однако брат Петр, тоже в некотором роде изрядно сведущий в словесности, сие отринул и сказал, что зоветесь Грацием по причине ниспосланной вам свыше грации. И был там один бездельник, изъяснявшийся по-латыни со столь хитрым извитием речи, что я его толком даже не разумел, и сказал он, что прозываетесь Грацием не от Гракхов, и не от грации, и нагородил такого вздору, что я спросил: «Откуда же тогда происходит имя Граций? Ведь многие глубокомудрые мужи сделали на сей счет обширные изыскания и заключили, что имя Граций происходит либо от Гракхов, либо от грации». Он же сказал: «То все были друзья магистра Ортуина Грация. И они толковали имя сие к своей пользе и в лучшую сторону. Однако сии заключения не предвосхищают истины». И брат Петр тогда спросил: «Что есть истина?»{817} — полагая, что тот смолчит, подобно как смолчал господь наш, когда Пилат задал ему сей вопрос. Однако ж тот не смолчал, а ответил: «В Гальберштадте жительствует один палач, который прозывается мастером Грацием и доводится Ортуину дядей с материнской стороны, в честь этого палача Грация и назвали его Грацием». Тут я не стерпел и говорю: «Э, нет, братец, сие оскорбление тяжкое, и я возражаю! Да и магистр Ортуин тебе сего не спустит; я знаю, ты так говоришь по зависти к благородному Ортуину. Ибо все потомки получают имя и прозвище по отцу, а не по матери: как же в таком разе мог сей достойный магистр быть назван по матери и по материнскому дяде, а не по отцу, как все прочие?» Он же отвечал продерзостно и громко, чтоб все слышали: «Сие истинная правда, и следовало быть именно как вы говорите, однако Ортуину срамно объявить отца своего: ибо отец его священник, и, прозывайся он по отцу, всякому было бы ясно, что рожден от священника и потаскухи, а рожденных так принято называть выблядками!» Тут обуял меня гнев, и я вскричал: «Возможно ли сие? Да ведь он кельнский магистр! А благословенный Кельнский университет имеет устав, по коему степень дают только законнорожденным. Следовательно… и так далее». Он же ответил: «Дают ли степень законным или незаконным, а магистр Ортуин — выблядок и таковым пребудет вовеки». Я ему возразил: «Ну а ежели сам папа узаконил его своей властью? Тогда ведь он законный, ты же совершил тяжкий грех, идучи супротив римской церкви». А он сказал: «Пускай его хоть тысячу раз узаконят, все равно он выблядок». И привел такой пример: «Положим, кто окрещен крещальною водою, но ежели святой Дух не сошел туда, вода сия не имела никакой силы, и он остался жидовином. Точно так же и сии выблядки, рожденные от священников и потаскух, ведь священники не могут законным образом вступать в супружество с потаскухами, а стало быть, и детей ихних никак нельзя узаконить». И я еще его спросил: «Как тогда полагаешь о докторе Иоанне Пфефферкорне?» Он же ответил: «Могу сказать с полной уверенностью, что он и посейчас остается жидовином!» И, вдобавок к прежнему, сослался на Евангелие от Матфея, III{818}: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие». А поскольку Пфефферкорн никогда не родился от Духа, следовательно, сия вода не имела никакой силы, и он навеки остался жидовином. На что я уже не мог ему ничего более возразить, и мы с братом Петром встали и пошли спать. Ныне же, слышу я, сей негодяй похваляется, что одолел нас в диспуте и что он ученее меня и брата Петра. Посему молю милость вашу отписать мне, как опровергнуть сии аргументы касательно узаконения, а равно и крещения доктора Иоанна Пфефферкорна и утереть нос оному прохвосту. И честь имею быть покорнейшим слугой вашим до гробовой доски. Пребывайте во здравии.

Мастер Граций искоренитель плевел, то бишь: вешатель воров, четвертователь предателей, бичевателъ подложников и облыжников, сожигатель еретиков и многая прочая, сыну сестры своей, магистру Ортуину, желает здравствовать на множество лет

Возлюбленный племяш, а равно достопочтенный господин магистр. Как много уж тому годов мы не видались, то восхотел я отписать вам письмо. Слышу об вас немало поразительного, ибо слава ваша преогромна. И сказывают, что знает об вас всякий, кто досягнул хотя преполовения учености, и не в одном Кельне, а и за Эльбой и Рейном, равно как по всей Италии и Франции. Кельнцы же особливое имеют к вам уважение за несравненную ученость, с каковой сочиняете во имя християнской веры супротив какого-то доктора и светского поэта Иоанна Рейхлина. И завсегда, на вас глядючи, ликуют, когда идете по улице, и даже указуют на вас пальцами и говорят: «Вот магистр Ортуин, воздвигший великое гонение на поэтов». А знай они, что доводитесь вы мне племянником, не сумлеваюсь, — еще того пуще стали бы на вас указывать пальцами. Ибо я довольно прославлен и упражняюсь в своем искусстве при великом стечении народу, и мне такие же оказуют почести, и когда иду по улице, указывают на меня пальцами, как на вас в Кельне. И мне зело отрадно, что люди так полагают об нас с вами. А еще слыхал я, есть в Кельне некие мужи, други ваши, с коими вместях сочиняете супротив доктора Рейхлина, а именно: Яков Гохштратен, кельнский инквизитор, и магистр Арнольд Тонгрский, начальствующий в бурсе святого Лаврентия, и все полагают, что вы трое несете истинный свет веры католической. И полагают вас тремя великими подсвечниками, или же светильниками. А некоторые присовокупляют еще четвертый яко бы светильник, или же лампаду, не столь ярко светящую, — доктора Иоанна Пфефферкорна. И не сумлеваюсь, что ежели бы вас четверых с вашей мудростью привязать покрепче к столбу да подвалить добрую кучу сухих дровишек, получился бы славный светоч миру, пожалуй, даже поярче того, какой воссиял в Берне. Однако, излюбленный племяш, сие я, конечно дело, пишу шутейно. Но, окромя шуток, пребываю в надёже, что вы четверо поистине станете светочем мира: ведь нельзя же, чтоб столь превеликая мудрость, какую во себе емлете, так и осталась в дерьме. И еще мне сказывали, что недавно ночным делом вы заворотили подол одной ветхой старухе, что торгует горшками у фонтана в Кельне, она же громко вопила, отчего в окнах зажглись огни, люди выглянули из домов и увидели вас. Ей-ей, похваления достойны столь распрекрасные дела ваши, каковые родственны и моему заплечных дел мастерству, и не чужды вам, богословам. А намедни дошел сюда слух, что есть в Кельне один поэт, который считает вас дураком, обзывает Ортосвином и говорит, что самое место вам в свинарнике. Узнать бы мне только, кто есть таков сей поэтишка, и ей-же-ей, я бы его бесплатно вздернул на виселицу. А еще попросил бы я вас, излюбленный племяш, постараться изо всей силы-возможности, чтоб слава ваша прошла по всему белу свету. Но знаю, что никак не можно мне вам советовать. Ведь вы и сами распрекрасно все знаете, и многое унаследили, ей-пра, от пра, и пра-пра, и пра-пра-прародителев, особливо же от матери своей, излюбленной моей сестры, каковая едва прослышала, что выблядки завсегда бывают счастливее законных детей, сейчас побежала к священнику и дала ему, дабы родить такого преславного мужа, каков вы есть. И каков еще прославится по всему свету. Пребывайте же во здравии. Писано из Гальберштадта.

Ульрих фон Гуттен

Диалоги

Перевод С. Маркиша

{819}

Лихорадка

Собеседники: Гуттен, Лихорадка и Слуга

Гуттен. Эй, малый, кто-то подошел, слышишь? Слышишь, как там ломятся у входа? Слышишь? Слышишь? Что ж, пусть нам так двери и выломают?! Ну, ладно, выгляни-ка в окно и, если гость явился некстати, скажи, что меня нет дома.

Лихорадка. Как нет дома — да ведь я слышу твой голос! Ну-ну, отворяй же и впусти меня: на дворе-то ветер и льет как из ведра.