Брант "Корабль дураков"; Эразм "Похвала глупости" "Разговоры запросто"; "Письма темных людей"; Гуттен "Диалоги" - Себастиан Брант

Гален Падеборнский магистру Ортуину Грацию желает здравствовать

Почтеннейший магистр, в ужас повергла меня молва, досюда достигшая, и власы мои встали дыбом. А молва сия таковая: едва ли не все школяры и клирики, из Кельна прибывающие, рассказывают, что слышали, будто бы братья проповедники, дабы не имел Иоанн Рейхлин над ними одоления в деле веры, вознамерились сами проповедовать новую веру. И один сказал, что ежели папа их осудит, они, очень возможно, отправятся в Богемию, и будут там укреплять еретиков в веровании супротив церкви и папы, и тем отмстят за обиду. Ах, милостивый господин Ортуин, отсоветуйте им делать так: ибо воспроизойдет через то ересь неслыханная. Уповаю, однако, что сие отнюдь не правда. И про себя помыслил: «Может, братья проповедники просто грозятся папе, дабы убоялся и подумал так: «Ежели ныне не решу дело в ихнюю пользу, все их презрят и отринут. И ополчится супротив них весь мир, и никто не станет подавать им милостыню, и обители ихние оскудеют; они же тогда пойдут в Богемию или в Турцию и станут проповедовать, что християнская вера не истинна; и через то произойдет великое зло». Будь что будет, но желаю, дабы вы, богословы, имели терпение и не шли супротив папы, а иначе все христиане осудят вас. И будете здравы во имя единородного сына божия. Писано в Бремене.

Магистр Ир{814} Дивнолир магистру Ортуину Грацию желает здравствовать бессчетно

Достопочтенный муж. В здешний университет доставили сочинения ваши, писанные супротив Иоанна Рейхлина; и старые магистры их весьма одобряют, новые же и молодые — хулят, утверждая, что вы по зависти нападаете на славного Рейхлина. И когда, созвавши совет, стали решать, выступить ли нам супротив «Глазного зеркала», сии новые, ничего еще не смысля, дерзнули прекословить старым, утверждая, что Рейхлин ни в какой ереси не повинен. И до сей поры чинят нам препятствия; не знаю уж, что будет далее. И убоялся, что университету вскорости придет погибель из-за сих поэтов, коих развелось такое множество, что только диву даешься. А в недавнем времени объявился здесь один грек, прозываемый Петр Мозельский{815}. И есть тут еще другой, который тоже учит греческому и прозывается Ричард Крок, а родом из Англии. Я недавно сказал: «Дьявол его принес сюда из Англии! Да ежели б там, где раки зимуют, был хоть один поэт, он непременно тоже явился бы в Лейпциг». А у магистров таковая скудость в учениках, что просто одна срамота. Памятую доныне, что прежде, когда магистр шел в баню, за ним следовало более учеников, чем теперь по праздникам, когда идут в церковь. И ученики были исполнены ангельской кротости. Ныне же шляются по улицам и плюют на магистров; и все восхотели жить в городе и столоваться на стороне, а не в коллегии, так что у магистров совсем не стало столовников. А в прошлый раз, когда производили в бакалавры, всего десятеро получили степень. И во время экзамена магистры толковали об том, что некоторых надобно провалить. Я же сказал: «Этого никак нельзя. Ибо ежели провалим хоть одного, впредь никто не захочет держать экзамен или учиться на бакалавра, а все перейдут к поэтам». И мы всем оказали снисхождение{816}. Снисхождение оказывалось троякое. Во-первых, в рассуждении возраста, ибо бакалавр должен быть не моложе шестнадцати лет, а магистр — не моложе двадцати. Но ежели кто и моложе, все едино — можно снизойти. Второе — в рассуждении благонравия. Ибо когда ученики не оказывают магистрам и докторам должного почтения, их проваливают, но через посредство снисхождения могут допустить, причем берут в соображение ихние проступки: не бесчинствовали ли они на улицах, не ходили ли к потаскухам, не носили ли при себе оружия, не тыкали ли магистрам или священникам, не шумели ли в аудиториях или коллегиях. В-третьих, оказывают снисхождение ихним познаниям, когда они еще не довольно превзошли науки и не во всей полноте. Недавно я спросил одного на экзамене: «Скажи, однако, по какой причине ты ничего не отвечаешь?» Он сказал, что робеет. Я же возразил, что не верю, будто он столь уж робок, зато верю охотно, что столь невежествен. Тогда он сказал: «Ей-богу, это не так, господин магистр. Внутри у меня великие знания, но никак не хотят вылазить наружу». И я сделал ему снисхождение. Теперь сами видите, что приходит погибель университетам. Недавно я допрашивал одного ученика об его проступке. Он же по злобе стал мне тыкать. Тогда я ему сказал: «Ну погоди, я тебе сие попомню на экзамене», — намекая, что провалю его. Он же отвечал: «Плевать я хотел на степень бакалавра, а уйду в Италию, там учителя не морочат учеников и не глупствуют, когда производят в бакалавры. И ежели человек учен, его там уважают, а ежели невежествен, обращаются с ним, как с ослом». Я сказал: «Да как ты смеешь, охальник, поносить столь достойную степень?» Он же отвечал, что не выше ставит и степень магистра. И добавил: «Слышал я от одного приятеля, побывавшего в Болонье, что там всех магистров искусств из Германии ставят наравне с зелеными новичками. Ибо в Италии считается позором получить магистра или бакалавра в Германии». Вот до какого срама дошло дело. А посему желаю, дабы университеты действовали все, как один, и все, как один, поэты и гуманисты были изгнаны, ибо от них университетам погибель. И еще кланяются вам магистр Швецдлиний, магистр Негелин, магистр Кахелофен, магистр Арнольд Вюстенфельт и доктор Оксенфарт. Пребывайте во здравии. Писано в Лейпциге.

Магистр Вернер Штомпфф магистру Ортуину Грацию желает здравствовать

Да будет вам ведомо, преславный муж, что, когда получилось ваше письмо, пришел я в ужас, и красен соделался яко рак, и власы мои встали дыбом. Кажется мне, претерпел я страху не менее, чем в Кельне в Красной зале, когда держал экзамен на бакалавра. Ибо тогда я тоже ужасно боялся, что меня провалят. Вы пишете, что дело веры в Риме обернулось к худу. Святый боже, что могу сказать? Сии юристы и поэты ищут погубить весь факультет свободных искусств и богословский тоже. Ибо и в нашем университете они немало осмеливаются чинить супротив магистров и богословов. Недавно один из них сказал, что бакалавр права должен идти в процессии впереди магистра свободных искусств. Я же сказал: «Сему быть никак невозможно. Ибо с легкостью доказую, что магистры свободных искусств выше докторов права, каковые знают только одно искусство, а именно искусство права. Магистры же суть магистры семи искусств и, следовательно, знают много более». Он же ответствовал: «А ступай-ка в Италию да скажи там, что ты лейпцигский магистр, увидишь, как тебя примут». Я на то возразил, что могу постоять за свою магистерскую степень не хуже любого из Италии. И отошел от него, размышляя, какому поношению подвергается наш факультет и сколь сие ужасно; ибо магистры свободных искусств должны первенствовать в университетах, а ныне юристы норовят взять над ними верх, отчего учиняется великий срам. Уповаю, однако, что не потеряете вы твердости в деле веры. Ибо полагаюсь на бога, что вас не покинет. А на том пребывайте во здравии до тех пор, покуда Пфефферкорн останется християнином. Писано в Лейпциге, во Княжей коллегии.

Петр Любибус, наставитель в грамматике и профессор в логике, желает здравствовать магистру Ортуину

Достопочтенный господин магистр. У нас в Гарце такой обычай, чтоб беспременно выпивать по два раза на дню. И первая выпивка называема бюргерской, а зачинается с полудни и имеет окончание в четвертом либо в пятом часу; вторая же называема ночной или поздней и начинается в пять, окончание же имеет в исходе восьмого, девятого, а то и десятого часу, иной же раз длится до полунощи или до часу. И богатые горожане, а также отцы города и цеховые старшины, побывавши на первой выпивке и довольно хлебнувши, платят деньги и идут по домам. А школяры и прочая университетская братия из тех, что помоложе, не ведая забот, остаются на позднюю выпивку и вкушают, покуда тело и душа приемлют. В недавнем времени была у нас поздняя выпивка, и сидели мы с братом Петром, монахом из ордена проповедников, которому вы зело любезны из-за Якова Гохштратена, кельнского инквизитора; в одиннадцатом часу ночи мы много диспутировали о происхождении имени вашего. И я стоял на том, что имя ваше происходит от римских Гракхов. Однако брат Петр, тоже в некотором роде изрядно сведущий в словесности, сие отринул и сказал, что зоветесь Грацием по причине ниспосланной вам свыше грации. И был там один бездельник, изъяснявшийся по-латыни со столь хитрым извитием речи, что я его толком даже не разумел, и сказал он, что прозываетесь Грацием не от Гракхов, и не от грации, и нагородил такого вздору, что я спросил: «Откуда же тогда происходит имя Граций? Ведь многие глубокомудрые мужи сделали на сей счет обширные изыскания и заключили, что имя Граций происходит либо от Гракхов, либо от грации». Он же сказал: «То все были друзья магистра Ортуина Грация. И они толковали имя сие к своей пользе и в лучшую сторону. Однако сии заключения не предвосхищают истины». И брат Петр тогда спросил: «Что есть истина?»{817} — полагая, что тот смолчит, подобно как смолчал господь наш, когда Пилат задал ему сей вопрос. Однако ж тот не смолчал, а ответил: «В Гальберштадте жительствует один палач, который прозывается мастером Грацием и доводится Ортуину дядей с материнской стороны, в честь этого палача Грация и назвали его Грацием». Тут я не стерпел и говорю: «Э, нет, братец, сие оскорбление тяжкое, и я возражаю! Да и магистр Ортуин тебе сего не спустит; я знаю, ты так говоришь по зависти к благородному Ортуину. Ибо все потомки получают имя и прозвище по отцу, а не по матери: как же в таком разе мог сей достойный магистр быть назван по матери и по материнскому дяде, а не по отцу, как все прочие?» Он же отвечал продерзостно и громко, чтоб все слышали: «Сие истинная правда, и следовало быть именно как вы говорите, однако Ортуину срамно объявить отца своего: ибо отец его священник, и, прозывайся он по отцу, всякому было бы ясно, что рожден от священника и потаскухи, а рожденных так принято называть выблядками!» Тут обуял меня гнев, и я вскричал: «Возможно ли сие? Да ведь он кельнский магистр! А благословенный Кельнский университет имеет устав, по коему степень дают только законнорожденным. Следовательно… и так далее». Он же ответил: «Дают ли степень законным или незаконным, а магистр Ортуин — выблядок и таковым пребудет вовеки». Я ему возразил: «Ну а ежели сам папа узаконил его своей властью? Тогда ведь он законный, ты же совершил тяжкий грех, идучи супротив римской церкви». А он сказал: «Пускай его хоть тысячу раз узаконят, все равно он выблядок». И привел такой пример: «Положим, кто окрещен крещальною водою, но ежели святой Дух не сошел туда, вода сия не имела никакой силы, и он остался жидовином. Точно так же и сии выблядки, рожденные от священников и потаскух, ведь священники не могут законным образом вступать в супружество с потаскухами, а стало быть, и детей ихних никак нельзя узаконить». И я еще его спросил: «Как тогда полагаешь о докторе Иоанне Пфефферкорне?» Он же ответил: «Могу сказать с полной уверенностью, что он и посейчас остается жидовином!» И, вдобавок к прежнему, сослался на Евангелие от Матфея, III{818}: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие». А поскольку Пфефферкорн никогда не родился от Духа, следовательно, сия вода не имела никакой силы, и он навеки остался жидовином. На что я уже не мог ему ничего более возразить, и мы с братом Петром встали и пошли спать. Ныне же, слышу я, сей негодяй похваляется, что одолел нас в диспуте и что он ученее меня и брата Петра. Посему молю милость вашу отписать мне, как опровергнуть сии аргументы касательно узаконения, а равно и крещения доктора Иоанна Пфефферкорна и утереть нос оному прохвосту. И честь имею быть покорнейшим слугой вашим до гробовой доски. Пребывайте во здравии.