Спитамен - Максуд Кариев

Отправлявшемуся в поход Александру очень хотелось, чтобы его сопровождал сам Аристотель. Конечно, он нуждался в нем не столько как в философе, скорее как в естествоиспытателе. В местах, где не бывал еще ни один эллин, ему нашелся бы непочатый край работы. Но учитель как раз вознамерился поехать в свои любимые Афины, и его ничем не удалось прельстить. Вместо себя Аристотель порекомендовал царю своего племянника Каллисфена, который уже снискал себе признание.

Александр любил общаться и обмениваться мнением с учеными людьми. Их в его армии было немало: и философов, и историков, и художников. Если воины добывали ему славу оружием, то их целью было славить царя и его деяния словом и красками. Ему нравилась манера образованных мужей вести приятные беседы, их остроумие, поэтому он часто приглашал кого — либо из них к себе то к завтраку, то к обеду. Они умели льстить ему гораздо более тонко, чем это делали грубые неотесанные полководцы. Даже когда между ними затевался спор, они обнаруживали лучшие свойства своего ума, тогда как военачальники чаще всего завершали спор, хватаясь за оружие.

Пока завтрак не подан, а Каллисфен отсутствует, Роксана вовлекла Александра в наивную, но чертовски завлекательную игру: она сооружала на длинных красивых пальцах из нити мелкого жемчуга нечто похожее на корзину, а он должен был снять нить с ее рук так, чтобы образовался новый, не менее замысловатый узор. В тот самый момент, когда царь приноровился снять жемчужную нить с тонких пальцев жены, появился постельничий Проксен.

— Великий царь, — с дрожью в голосе обратился он. — Некая женщина требует впустить ее к вам…

Нить выскользнула у царя из рук и упала на ковер. Заметив, как огорчена жена, он хотел прикрикнуть на Проксена, что явился столь некстати, но тот был чем-то крайне взволнован, если не сказать, потрясен, и царь раздраженно спросил:

— Кто такая?

Проксен растерянно пожал плечами.

— С виду очень странная… Выдает себя за жену Спитамена…

Роксана подняла жемчуг. Муж не заметил, как она побледнела.

— Скажи, что я сейчас выйду, — сказал царь. Но жена, коснувшись его руки, быстро проговорила:

— Пусть она сама придет сюда…

Александр кивнул постельничему:

— Хорошо, приведи…

Перед Одатидой отворили дверь и легонько втолкнули в роскошно убранную комнату, наполненную солнечным светом, льющимся потоками в четыре окна. И она увидела царя. Он сидел в кресле в восточном расшитом халате. А красивая женщина в лиловом длинном, почти до пят, платье, какие, наверное, носят в далекой стране юнонов, сидела на подлокотнике и, наклонясь к царю, обнимала его одной рукою за шею. Две пары глаз, синих, как небо в ясный день, и черных, как звездная ночь, пронизывали вошедшую насквозь. Женщина еле приметно улыбнулась. От внимания Одатиды не укрылось отобразившееся у нее на лице разочарование и промелькнувшее в глазах торжество, которое испытывает женщина, наслышанная о чьей-то красоте и вдруг обнаружившая, что превосходит ее по всем статьям.

«Наверное, это и есть та самая Равшанак», — подумала Одатида, тоже не сводя с нее глаз, и презрительно усмехнулась. Держалась она прямо, смотрела гордо, без толики робости или заискивания перед царем, хотя и была скорее похожа на сумасшедшую, нежели на высокородную особу. Ее растрепавшиеся от ветра волосы, в которых за одну ночь прибавилось седины, рассыпались по плечам, а глаза покраснели от слез и бессонницы. Ее желтый кожаный камзол с разрезами по бокам был испятнан кровью. Под мышкой она держала большой грязный сверток. «Вряд ли она та, за которую себя выдает, — подумал Александр, не раз слышавший о красоте жены Спитамена. — Наверное, надругался над ней кто-то из воинов, вот и явилась с жалобой, чтобы получить откупные… Сколько уже было таких случаев…»

— Чего тебе надо? — сурово спросил царь, держа руку на талии жены.

— Золота, — сказала женщина.

Царь хохотнул, проведя рукой по рыжей кучерявой бородке.

— И много?

— Ровно столько, во сколько ты оцениваешь слова свои, сын Бога.

— Слова у меня разные, как и у простых смертных, и каждому своя цена есть. Которые же ты имеешь в виду?

— Ты обещал много золота тому, кто доставит тебе Спитамена живым или мертвым. Так прими же подарок… — Одатида встряхнула сверток; из него выпала человеческая голова и подкатилась по ковру к ногам Александра.

Равшанак вскочила, тихо вскрикнув. Машинально встал и царь, в оцепенении глядя на голову, вымазанную в крови. У него задергалась от нервного тика щека. Переведя глаза на женщину, он хриплым голосом спросил:

— Чья?..

— Спитамена… Мужа моего…

— Я, однако, не уверен… — начал было царь, но Равшанак быстро проговорила: «Он это!.. Он!..» — и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.

Помолчав, царь спросил:

— Как же ты могла, женщина?.. Зачем?..

— Чтобы ты оставил в покое моих детей.

— И ради золота? — сверкнул глазами царь.

— Да… Чтобы раздать долги мужа. Кто уходит из жизни, не вернув долгов, тому закрыты двери к престолу Всевышнего.

У Александра закружилась голова. «Дикость… какая дикость…» — пробормотал он и, взявшись за подлокотник, медленно опустился в кресло. В сердцах махнул унизанной перстнями рукой:

— Ступай вон!.. Ты получишь то, что заслужила!.. — и, облокотившись, прикрыл глаза: «О Зевс, что это за страна?.. Если женщины способны на такое?.. И в моей жене течет эта буйная кровь…» — вытянув ногу, он носком сапога повернул голову, чтобы получше рассмотреть: — Такой герой… и такой бесславный конец…

Теперь можно спокойно готовить войско к походу в Индию. Говорят, там, где-то в неприступных горах, растет чудо-дерево, сок которого обладает необыкновенным свойством. Всякому, кто попробует его, он дарует бессмертие.

Природа поступила несправедливо, отведя и царям столь же краткий миг на земле, как и простым смертным. Еще жители древнего Шумера, обитавшие на болотистых берегах Тигра и Евфрата, мучительно размышляли об этом. Почему Боги, наделяя человека разумом и властью, не наделяют его бессмертием?.. В древнем эпосе о Гильгамеше, дошедшем с тех времен, рассказывается о цветке, несущем бессмертие. И в эпосе древней Индии тоже упоминается о соке какого-то дерева, продлевающем жизнь человека до десяти тысяч лет. Об этом же пишут греческие историки Мегасфен и Страбон.

Александр не пожалеет ни времени, ни усилий, чтобы найти путь, который приведет его к заветной цели…

Одатида гнала коня, настегивая и не давая ему передышки; время от времени оглядывалась: не слишком ли отстал Антик? Тоже почем зря настегивает коня. Их хурджины наполнены золотом. Великому дрому Саксону вряд ли когда в жизни доводилось видеть столько богатства. Она сейчас вывалит все это золото у его ног. Не оставит себе и монеты. Ей они не нужны. Лишь бы дети были живы — здоровы. Лишь бы с ними не случилось ничего до ее возвращения…

Они выехали на исходе дня. Одатиде невмочь было дожидаться утра. Не остановили ее рассказы, от которых пробирала жуть, о рыскающих в степи стаях голодных волков, о шайках не менее кровожадных бандитов, подкарауливающих не только одиноких путников, но и караваны с вооруженной охраной. Одного лишь она опасалась, как бы в степи не заблудиться. Но Антик умел ориентироваться по звездам. Не позже, чем к утру, ей непременно надо поспеть домой.

Наконец посветлело над горизонтом небо, затем стало желтеть, зазолотились края низких облаков. И вот из-за темного края земли высунулся краешек монеты, которая стала увеличиваться, расти, округляться, и к небу взметнулись от нее лучи, точно следы, оставляемые летящими во все стороны мелкими монетами. Ей почудилось, что она слышит не топот коней, а это сыпятся на дорогу золотые монеты…

Навстречу потянуло влажным солоноватым ветерком. Они увидели темно — зеленую стену камышей, которую попервоначалу приняли за пологие холмы. Выехали прямиком к широко разлившемуся по весне Соленому озеру, пасынку Меотидского моря. Низко над землей плавно пролетела стая лебедей и опустилась на озеро. Вскоре с той стороны стали доноситься голоса тысяч водоплавающих птиц, которые садятся здесь всякий раз, летя с юга на север или с севера на юг. Одатида хлестнула усталого коня. Сейчас они обогнут это озеро, въедут на высокий увал и вдали покажется аил, еще дремлющий в низине, окутанный мглой…

Вдруг сквозь крики птиц и шуршанье травы и топот копыт чуткий слух Одатиды уловил чей-то голос. Или показалось?.. Может, это ветер прошумел над стелющейся травой?.. Или вскрикнул выглянувший из норы и напуганный ими какой-нибудь зверек?.. А может, мелодично пропело стремя, соприкоснувшись со стременем поравнявшегося с ней Антика? На его лице она заметила обеспокоенность. Похоже, его что-то встревожило раньше, чем ее, и он решил держаться к ней поближе… Но вот опять… Да, за холмом кто-то пел. И голос ей показался до боли знакомым. Одатида прислушалась и узнала песню, которую любил Спанта. Шердор всегда пел ее в походе, чтобы угодить ему. О Боже, не сходит ли она с ума?..