Спитамен - Максуд Кариев

В зале снова царило веселье, стоял шум-гам, играла музыка, появления Клита никто не заметил.

Царь стоял с кубком в руках и, кажется, собирался произнести тост, но, увидев перед собой Клита, поперхнулся. А Клит, жестикулируя указательным пальцем, вызывающим тоном прочел стихи из «Андромахи», как нельзя лучше, по его мнению, подходящие к случаю.

…ГордоИ мирные цари сидят в советах:Их головы вздымаются меж граждан,Хоть и ничтожны души.

Не помня себя от гнева, Александр выхватил у стоявшего поблизости стражника копье и пронзил им Клита.

И застыл, словно окаменел, следя безумными глазами за тем, как Клит, ухватившись обеими руками за древко, силится что-то сказать и не может, и медленно оседает на пол. Вот уже и рухнул навзничь, устремил к потолку голубые глаза, а из углов рта тоненькой струйкой потекла кровь. Царь, наклонясь, не сводил с него глаз, вмиг отрезвев и отчаянно раскаиваясь в содеянном. На глазах у него заблестели слезы. Что скажет он, вернувшись на родину, милой доброй Ланике…

Все повскакивали с мест и смотрели на царя, затаив дыхание.

Вдруг с диким криком Александр выдернул копье из тела Клита и замахнулся, чтобы пронзить им себя. Но несколько телохранителей успели схватить его за руку. Копье выпало. Поддерживая под руки, царя вывели из зала и сопроводили до царских покоев. Отослав всех, Александр ничком упал на застланный коврами пол и зарыдал: «О-о Клит, ты вынудил меня сделать это!.. Лучше бы мне умереть вместе с тобой! Что я теперь скажу нашей Ланике, Клит? Что ты не в битве погиб, а на пиру?.. От руки того, кого она вскормила своим молоком?..»

В окна уже просачивался рассвет, а Александр, прижавшись щекой к ковру, все еще лежал с открытыми глазами, не шевелясь, как мертвый. За одну ночь он осунулся, и лицо его приобрело цвет шафрана. Вокруг покрасневших от слез глаз проступили темные круги. За всю жизнь не довелось ему столько пережить, сколько за эту ночь. Сердце словно придавила скала, а на душе пустота. Теперь в целом свете не осталось у него близкого друга. Он почувствовал себя одиноким, и им овладел страх, какой испытывает человек, заброшенный по воле рока на необитаемый остров. Когда дверь, неожиданно тихо скрипнув, отворилась, он вздрогнул. Вошла Роксана и, неслышно ступая, приблизилась с улыбкой, показавшейся ему сейчас столь неуместной, что он слабо шевельнул рукой, давая понять, чтобы она покинула его, оставила одного. Но она то ли не заметила, то ли сделала вид, что не поняла, и опустилась возле него на колени, погрузила тонкие пальцы в его русые вьющиеся волосы, приникла к виску горячими губами.

— У меня горе, Роксана, и сердце мое кровоточит…

— Я знаю… Но ты царь, и право миловать и карать дано тебе Богом.

Александр застонал:

— Я поступил не по-царски. Мне будет стыдно показаться на людях…

— Сыну Бога стыдно перед простыми смертными?

— Но я вскормлен молоком простой женщины. И вот таким образом я отблагодарил ее. Кому станет изливать свое горе Ланика, если брата ее убил я?.. Ведь она отпустила его со мной, полагая, что я буду ему покровительствовать…

— А может, кровь Клита потребовалась Дионису?..

Александру и самому хотелось так думать. Жена произнесла его мысли вслух. Он погладил ее обтянутое тонкой тканью шаровар колено и прочел из «Вакханок» Еврипида несколько строк, в которых предстает грозный облик этого божества. Помолчав, добавил:

— Сам не понимаю, как это со мной произошло. Несомненно, в этом замешаны сверхъестественные силы…

Роксана решила прибегнуть к средству, к какому не раз прибегала, когда надо было снять царский гнев. Медленно расстегнула расшитый золотом и жемчугом кафтан, сняла его и осталась в тонкой прозрачной блузке, столь короткой, что оголился живот. Легла с ним рядом, прижалась к нему. Но муж был холоден, и сейчас его не мог согреть даже пылавший в ее груди костер. Безжизненным голосом он произнес:

— Распорядись, чтобы мне принесли вина.

Она вскочила, надела кафтан и удалилась.

Три дня Александр не выходил из своих покоев, заливая горе вином. Он чувствовал себя больным и разбитым, его постоянно мучила жажда. Порой проваливался в сон. Но стоило, проснувшись, вспомнить о происшедшем, как гнев и досада вновь начинали клокотать в нем, как в чреве вулкана. И он опять и опять спешил приложиться губами к сосуду со сладким, словно нектар, и ароматным, как цветущий сад, напитком, именуемым местными варварами мусалласом.

Три дня Александр никого не впускал к себе. Даже те, к кому он более всего благоволил, не решались войти к нему, а лишь на цыпочках приближались к двери, прикладывали к ней ухо и, повздыхав, так же неслышно отходили.

Однако со всех сторон приходят вести одна тревожнее другой. А царь от всего отрешился. Сколько же может это продолжаться?

Был созван совет, на котором македонская знать и рядовые воины признали действия Александра законными, поступки Клита были объявлены преступными.

После чего близкие друзья царя еще посовещались и решили подослать к Александру человека, мнением которого он всегда дорожил. Это был личный философ царя Анаксарх. Он всегда умел найти именно те слова, которые в данный момент хотелось услышать царю.

Анаксарх, постояв подле двери, кашлянул, потом тихо постучал. Ответом была тишина. Снова постучал, посильнее. То же самое. И тогда, собравшись с духом, он открыл дверь и вошел. Остановился посреди комнаты, вглядываясь в неузнаваемо изменившегося царя, который лежал на полу с закрытыми глазами. По вздрагивающим векам было заметно, что он не спит. Анаксарх приблизился и, опустившись на колени, положил ладонь на его горячий лоб.

— Великий царь, опомнись… Ты владеешь огромными пространствами, управляешь сотнями городов, вершишь судьбами тысяч людей, так неужто не справишься с собой? Что свершилось, то было предписано свыше. Каждое твое действие направляемо волей Богов… Виноват сам Клит. Во дворце все так считают. Возьми себя в руки и принимайся за дела. Их скопилось столько, что если царь позволит себе не вмешаться еще хотя бы день, то многие из них останутся незавершенными. Поднимайся, тебя ждут великие дела…

Александр открыл глаза, потом медленно сел и стал поправлять на себе мятую одежду. Лицо у него было опухшее, заросло рыжей щетиной, волосы свалялись и стали похожи на паклю.

За дверью послышался шорох и вздохи облегчения тех, кто собрался там и прислушивался к разговору.

— Вспомни, великий царь, во имя чего тобой одержано столько побед. Не для того ли, чтобы управлять миром?.. Пусть каждый смертный на себе ощутит власть и заботу сына Аммона!..

Александр внимал мудрому философу и еле заметными кивками поощрял его продолжать произносить слова, которые были ему приятны и действовали на сердце, словно бальзам.

Царь протянул было руку к кувшину, но Анаксарх опередил его и, схватив сосуд, решительно отставил его в сторону, говоря о том, что на торжествах, проводимых в день Диониса, жертвоприношения делались не одному ему, но и другим Богам. И не только царь тому виной, что Дионис, возмутясь, решил испортить им праздник. Если царь не возражает, то Анаксарх распорядится, чтобы сегодня же были принесены в жертву Дионису несколько жирных быков и баранов.

Александр молчал. Однако по разгладившимся на его лбу морщинам мудрый философ понял, что царь к его предложению отнесся с одобрением.

— Не прислать ли кого-нибудь, кто поможет царю привести себя в порядок и приберет в комнате? — спросил после некоторой паузы Анаксарх.

Александр кивнул:

— Роксану.

Анаксарх понимающе улыбнулся и поспешил из комнаты…

Так что же теперь, всякий раз отправляясь на пиры, он будет вспоминать тот горький случай и терзать свою душу? Вон все из головы!.. Дверь в пиршественный зал распахнута настежь, оттуда доносится шум. Стража расступилась, пропуская царя. Он, как и в тот памятный раз, вошел, облаченный в персидские одеяния, порывистый, глаза сверкают. Друзья, вскочив с мест, громко его приветствовали. И царь ответил высоко поднятой рукой.

Ему подали большой золотой кубок, наполненный до краев красным вином. Прежде чем сесть и позволить это сделать другим, он отпил глоток и передал кубок Лисимаху. Тот пригубил и протянул Кратеру. За Кратером стоял Кен. Каждый из них, сделав глоток, передавал кубок другому. Затем, уже хорошо знакомые с восточными традициями, все низко кланялись царю, выражая тем самым преданность и почтение. А некоторые, чтобы засвидетельствовать свою покорность (это были большей частью местные сановники), подходили и целовали ему руку, унизанную перстнями. Очередь дошла до Каллисфена из Олинфа, его Александр взял с собой для ведения дневника и подробного описания его похода. Александру уже было известно, что он — один из тех, кто особенно не приемлет политику царя, проводимую им на завоеванной территории, и недавно посмел нелестно отозваться о царском указе, предписывающем эллинам жениться на местных варварках, согдианках и бактрийках…