Кровавый век - Мирослав Попович

Фашизм как политическая сила практически отсутствует в истории Веймарской республики. Его внезапный невероятный успех на выборах в 1930 г. – 6,4 млн голосов – ошеломил Германию и мир. Это был обвал в цивилизационном процессе. А относительная стабильность нацистского режима свидетельствовала о том, что новые силы в результате обвала установили какое-то новое равновесие.

Как пришли к власти нацисты? Насколько массовой была поддержка нацизма? Какая ответственность ложится на «немцев вообще», на немецкую нацию, немецкий народ?

В этой метафизической проблеме сначала следует вычленить реальный и конкретный вопрос: какие большие силы принимали участие в явной и скрытой политической борьбе, в результате которой у власти в конечном итоге оказались наци?

Переломным моментом, который мог бы серьезно встревожить Германию и всю Европу, был 1925 год. Ничто не предвещало того, что правоконсервативный кандидат в президенты придет на смену социал-демократу Эберту, умершему от запущенного воспаления легких. Социал-демократы поддержали центристского кандидата Вильгельма Маркса. Но в силу того, что баварские католики проголосовали не за католика-центриста, а за фельдмаршала Гинденбурга, выдвинутого протестантской Пруссией, победили на выборах крайне правые. Тем самым было продемонстрировано, насколько ненадежен блок левых и центра, какие большие резервы у правых. А ведь это были времена экономического подъема!

Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург

«Христианское государство» старых консерваторов было протестантским, и опорой протестантского консерватизма явилась прежде всего Пруссия с ее юнкерством. Католический элемент всегда беспокоил кайзеровских политиков, поскольку единство Германии держалось на преимуществе протестантов. Когда в 1906 г. возросла напряженность между австро-немцами и мадьярами в Австро-Венгрии и возникла угроза распада двуединой империи Габсбургов, канцлер Германии с ужасом писал, что немцев может ожидать кошмар, если 15 млн католиков вольются в рейх.[336] Любовь немцев к Австрии выражала немецкую солидарность, но она имела конфессиональные определенные пределы. Стабильность Германии предусматривала равновесие в консервативном треугольнике «протестантизм прусского Востока – католический центр Рейн-Вестфалии – католическая Бавария».

Прирейнские католические и протестантские провинции настолько отличались от востока и бюргерского севера, что часто французы не воспринимали обитателей Рейнлянда как немцев. Так, Ромен Роллан отвечал на упреки в том, что он вывел главным героем немца: какой же Жан-Кристоф немец – он же с Рейна! Умеренный правый католицизм чаще именовался просто Центром. Это была рациональная правизна, и фактически вокруг нее группируются также некатолические правоцентристские силы как в период нацизма, так и особенно после войны. Отсюда вышел Аденауэр, наследником правого центра стала христианская демократия. Католический предальпийский юг вообще резко отличается от остальной Германии. Провинциальная баварская глубинка была попроще и жизнерадостней, а в городах и особенно в столице – Мюнхене – сосредоточивалась художественная, архитектурная и музыкальная элита. Бавария сохранила высокие традиции со времен, когда она входила в одну культурную зону с Италией и Австрией, зону могучего барокко. Во времена республики Бавария стала оплотом консерватизма, социал-демократия здесь почти не имела влияния.

В Веймарский республике поначалу большую политическую роль играли либералы. Можно сказать, что самым выдающимся либеральным политиком молодой республики был Вальтер Ратенау, дипломат, политический писатель и выдающийся организатор деловой жизни, еврей по происхождению. Одной из больших заслуг Ратенау перед республикой было то, что он, используя свои связи с еврейскими финансовыми кругами, вводил в международное деловое и политическое содружество никому не известных новых лидеров Германии. Ратенау говорил, что для политика достаточно иметь дело с тремя сотнями людей в мире; по крайней мере ни у кого другого в Германии этих трех сотен влиятельных знакомых не нашлось.

Вальтер Ратенау

Либеральную партию («Volkspartei» – Немецкую народную партию, ННП) возродил и возглавлял в двадцатые годы Густав Штреземан, представитель буржуазных кругов, ориентированных на европейскую интеграцию. Штреземана, в частности, высоко оценил после разговоров с ним Эйнштейн. Деятельность либералов материально поддерживал один из миллионеров, которые разбогатели после войны, – стальной магнат Стиннес. К либералам относилась также и Немецкая демократическая партия (НДП), переименованная позже в Государственную партию, за которую голосовали вдвое меньше избирателей, чем за либералов, и которую поддерживала, в частности, еврейская буржуазия и интеллигенция. Парадокс: либералы, партия элиты буржуазного общества, называли себя «народной», а партия ассимилируемых еврейских интеллектуалов – «государственной», как будто в память об эпохе «придворных евреев»!

Ратенау был убит антисемитами-националистами в 1922 г., Стиннес внезапно умер в 1924 г., после чего большинство его заводов перешли к концерну, контролируемому Кирдорфом и Тиссеном. Правительство Штреземана не удержалось у власти, так как социал-демократы в сомнительной ситуации отказали ему в поддержке, и в дальнейшем роль Штреземана свелась к руководству внешнеполитическим ведомством. Он умер в 1928 г., едва достигнув сорокалетнего возраста. Либеральная партия, в конечном итоге, независимо от этих потерь ощутила послевоенный кризис либерализма – ее электорат был вдвое меньше консервативного.

Правые и умеренно правые силы стабильно имели приблизительно такое же влияние, как и левые, либералы сами по себе не имели большого веса, но способны были существенно влиять на ряд политических процессов. Позиции ультралевых – коммунистов – были значительно сильнее, чем позиции ультраправых, но поддержки, необходимой для разрушения режима, коммунисты в народе не имели.

В Немецкой республике после кризиса 1923 г., из которого страну вывели либералы Штреземана и социал-демократы, правили разные комбинации центристских партий. Практически весь Веймарский период Социал-демократическая партия Германии (СДПГ), не находившаяся у власти и не обязанная отвечать за действия правительства, оставалась единственным открытым и последовательным защитником республики. Она взяла на себя защиту повседневных классовых интересов рабочих, но в первую очередь – принципов либеральной демократии. Это и определило слабость ее позиций, которые трагически повлияли на судьбу демократии в Германии. В преддверии глубокого кризиса, который закончился крахом республики, последнее социал-демократическое правительство Германна Мюллера пало в результате поворота вправо его союзников – либералов (ННП).

Казалось бы, политические силы в Германии, готовые решать свои проблемы в рамках демократии, намного перевешивали крайние силы, которые рвались к тоталитарным методам власти. В политической сердцевине страны – Пруссии с Берлином – социал-демократы все время были у власти в тесном сотрудничестве с либералами. Тем не менее, итогом эволюции республиканского режима был крах демократии.

Республиканский режим никогда не был в Германии популярным. Веймарскую республику не любили. Республика в Германии стала следствием военного поражения и – для многих немцев – символом позора. Так называемая Dolchstosslegende, «легенда об ударе в спину», нашла отклик у многих непримиримых немецких патриотов, которые не хотели принять никаких объяснений поражения, кроме самого примитивного – измены. Социалисты (особенно коммунисты) и евреи оказывались самыми очевидными виновниками поражения – и не только для вчерашних офицеров и унтер-офицеров, которые теряли работу после Версальского мира. Позор поражения очень трудно переносился самыми широкими слоями населения Германии, поскольку начало войны воспринималось ими как призыв к чести и достоинству, а ее конец – как бедность и несправедливость.

Поражение в Великой войне было расценено как поражение «немецкой идеи», а жестокое наказание всей нации – признание ее виновником Великой войны с выплатой огромных репараций – отразилась и на восприятии республики. К тому же антисемитизм, всегда распространенный в низших слоях населения, видел виновников войны – благодаря своеобразной интерпретации левой пропаганды – в международных еврейских финансистах, которые якобы избежали ответственности, свалив все на немцев.

Берлин, площадь Республики. Президент Германии Фридрих Эберт и член Социал-демократической партии Германии рейхминистр д-р Отто Гесслер