Кровавый век - Мирослав Попович

Берлин, площадь Республики. Президент Германии Фридрих Эберт и член Социал-демократической партии Германии рейхминистр д-р Отто Гесслер

После поражения в Германии возникло массовое молодежное движение, полностью аполитичное по непосредственным направлениям и слегка антиструктурное по своему характеру. Участники движения организовывали туристические походы по живописным местам Германии, собирали старые народные песни и сами разучивали и исполняли их, изучали и поддерживали старинные ремесла, организовывали народные школы и университеты, пропагандировали трезвость и простоту в быту.

Противостояние официальной городской жизни символизирует стремление молодежи к спасению через возвращение к здоровым национальным источникам. Его можно было бы назвать фундаменталистским, если бы оно не было настоянным на высокой гуманитарной культуре.

Великий физик Вернер Гейзенберг позже вспоминал: «Когда в эпоху молодежного движения мы отправлялись с друзьями на Остерзее и, сидя в палатке, читали вслух «Гипериона» Гельдерлина, когда на одной из вершин Фихтельгебирге мы ставили «Битву Германна» фон Клейста, когда ночью около лагерного костра мы играли чакону Баха или менуэт Моцарта – каждый раз нас плотно обступал тот духовный воздух Запада, в который ввела нас школа и которое стало для нас жизненно необходимым элементом».[337] На народную жизнь студенты и гимназисты смотрели с вершины Фихтельгебирге сквозь марево Клейста и Гельдерлина, Баха и Моцарта – но все же обращались к истокам, потому что были преданы целостному «немецкому духу», духу немецкой общины-Gemeinschaft, который войной и революцией едва не был разрушен вместе с государством. Не забудем, что гимназист Гейзенберг принимал участие в уличных перестрелках в Мюнхене в 1919 г., защищая немецкую государственность от коммунистической революции.

И когда Томас Манн в 1922 г. выступил в поддержку демократии и защищал республику как «союз государства и культуры», а следовательно, политики и интеллигенции, это вызывало протесты даже у некоторых несомненно интеллигентных единомышленников. Отвечая на их критику, Манн писал Иде Бой-Эд: «Я отношу начало республики не к 1918-му, а к 1914 году. Тогда, сказал я, в час чести и безоглядной готовности ринуться в бой, возникла она в сердцах молодежи… Попытка дать этому жалкому государству, у которого нет граждан, какое-то подобие идеи, души, живого духа казалась мне неплохой затеей, представлялась мне чем-то вроде хорошего дела!»[338]

«Жалкому государству»! Веймарская республика имела едва ли не самую демократическую на то время конституцию; в конечном итоге, в 1924–1927 гг. реальная заработная плата выросла на 37 %, а в 1929-м она превысила (на 2 %) довоенный уровень!

На социальные цели «режим» тратил вдвое больше, чем на репарации! Почему же так незаслуженно горько оценивали ее современники? Почему она не получила благословления «немецким духом» общины-Gemeinschaft?

В одной из частных бесед Гитлер позже ставил в вину «режиму» (то есть Веймарской республике) избыточные расходы на рабочий класс: «На протяжении 1925–1928 гг. мы по вине профсоюзов потратили лишних 18 млрд марок в виде зарплаты, социальных выплат, страхования по безработице. По сравнению с этим 2 миллиарда ежегодных выплат по репарациям значат немного».[339]

Социал-демократы проигрывали уже потому, что отождествляли себя с республикой и брали на себя ответственность за нее. «И в самом деле, социал-демократия была хранительницей Конституции и демократии, – пишут, подытоживая прошлый опыт и анализируя прошлые ошибки, социал-демократы Сюзанна Миллер и Хайнрих Поттхофф. – Однако ее концепция демократии оставалась во многом ограниченной формальным функционированием демократических институтов и их защитой». Позицию тогдашнего руководства Миллер и Поттхофф называют «типично оборонной» и отмечают, что она была направлена против угрозы реставрации монархии, но не могла противостоять угрозе фюрерского государства.[340]

В политических баталиях 20–30-х годов XX века немецкая социал-демократия скорее выступает как прагматическая сила, чем как носитель общих конструктивных идей. Она защищает интересы рабочего класса – и поскольку эта защита была успешной в годы экономической и политической стабилизации, постольку рабочая масса и значительная часть людей наемного труда поддерживают СДПГ. Социал-демократия создала целую субкультуру в немецком (как и в австрийском) обществе. «Старая социал-демократия предлагала своим членам «отчий дом и смысл жизни» (если употребить удачное высказывание Отто Бауэра) в виде ферайнов (нем. Verein – объединение. – М. П.), деятельность которых охватывала все стороны жизни: рабочие гимнастические и спортивные организации, объединения любителей туристических походов, союз вольнодумцев, связанный с учреждениями для кремации, рабочий певчий союз, оркестры, разные общества библиофилов, народные театры, шахматные клубы и так далее – но тем самым изолировала их от остального населения».[341] У левых партий были также свои военные организации: у социал-демократов – «Рейхсбаннер» («Флаг рейха»), у коммунистов – «Союз красных фронтовиков», откуда появилось приветствие поднятым кулаком – «Рот фронт!». Такая субкультура крепко связывала партийцев и их электорат, но она не выпускала социал-демократию (как и коммунистов) за пределы рабочих кварталов.

Немецкая социал-демократия имела в целом очень рационально построенную, функциональную политику, которая основывалась на хорошо осмысленных повседневных классовых интересах, а в общих вопросах оставалась на марксистском идеологическом базисе. Правда, в марксизме идейных вождей немецкой социал-демократии Карла Каутского, Эдуарда Бернштейна и Рудольфа Гильфердина, уже стариков, – они ушли из жизни в канун Второй мировой войны, – все более ощутимо проступал этический элемент, который противопоставил социал-демократию российскому тоталитарному коммунизму. Но СДПГ не сформулировала ни на марксистском, ни на этическом основании большой конструктивной идеи, способной объединить нацию в трудное время.

Лишь одна небольшая группа социалистов ориентировалась тогда на высокий идеализм. Это была группа, образованная философом Леонардом Нельсоном, мать которого – ассимилировавшая еврейка из рода знаменитых Мендельсонов – в свое время была хозяйкой блестящего интеллигентского салона в Берлине.

Нельсон, известный благодаря «парадоксу Нельсона – Греллинга» в метаматематической теории множеств, развил красивую теорию морали. В этой теории все принципы морали и политики были подчинены основному – принципу защиты достоинства человека. Весь социализм выводился из гуманистического принципа человеческого достоинства: общество должно быть построено таким способом, чтобы ни бедность, ни насилие, ни национальная и другая общность не унижали человеческого достоинства никакого члена общества.

За верой в марксизм как высшего достижения человеческой мысли стояли убеждения, что социализм нашел ту мировую силу, тот класс, ту объективную необходимость, которая пролагает себе путь через историю и к которой нужно сознательно присоединиться. Леонард Нельсон не верил в судьбу. Жизнь, в том числе и большая политика, более близка к игре, где возможны огромные стратегические выигрыши и страшные поражения. Человек может менять ход истории и на счастье, и на горе другим людям.

Это было индивидуалистическое убеждение, и социализм Нельсона имел реально не революционное и классовое, а либеральное и этическое направление. Напряженные поиски кружка Нельсона были направлены не на поиски объективных тенденций мирового развития, а на научное обоснование идеалов, которые могли стать высшими ценностями в политике, морали и праве.

Об этом эпизоде можно было бы не вспоминать – Нельсона и его сторонников исключили из Социал-демократической партии, поскольку они были противниками марксизма и вообще скорее либералами и нелепыми идеалистами; однако именно последователь умершего в 1927 г. Нельсона Айхлер стал тем теоретиком, который уже после войны возглавил работу над новой программой СДПГ, принятой в 1951 г. партийным съездом в Годесберге.

Очень показательны цифры возрастного состава Социал-демократической партии по сравнению с нацистской. В 1931 г. молодежь от 18-ти до 30 лет составляла в Национал-социалистической рабочей партии (НСДАП) 37,6 %, а в СДПГ всего лишь 19,3 % – почти вполовину меньше. Тогда как люди возраста 40–50 лет в нацистской партии составляли 19,6 %, а у социал-демократов – 26,5 %, члены партии старше 50 лет составляли соответственно 14,9 и 26,8 %. Дальше тенденция к омолаживанию нацистов становится еще более выразительной.[342] В социал-демократии бльшая половина партии – старше 40 лет, у наци – лишь треть. Пополнение во времена Веймарской республики наблюдается преимущественно не в партии, а в профсоюзах. А профсоюзная бюрократия оказалась в критические минуты очень даже склонной к компромиссу с наци.