По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

черно-белесые, с пеплом. Сверху окидывая вглядом окоем, можно было подумать, что в снежной курчавой степи дымят стойбища каких-то кочевников. Черный дым тонким руном стлался повсюду. Вверху можно было услышать разрывы снарядов, бомб, но остальные звуки сюда не доходили, тем более сквозь меховой шлемофон.

Это вообще-то опасно, ну не слышать всего. Появляется чувство… нереальности происходящего.

Пока легкие хлопки вокруг твоего самолета вдруг не вспыхнут огнем на крыле, или не расшибут фонарь кабины, или с хрустом не вопьются в сосну и ясень – ведь «ишачок»-то, по сути, деревянный: березовый шпон, каркас из сосны и ясеня, обшивка фанерная, лишь кое-где дюралюминиевые вставки, чтоб под ногой не проломилось. Сосна и ясень, да береза, зато английский двигатель «бристоль», девятицилиндровый, однорядный. Крыло и хвостовое оперение из дюралевого каркаса, но в полотняной обшивке.

Хотя насчет фонаря, – это уже в прошлом. Одно время Арсению довелось летать в такой закрытой кабине – с аэродрома в Ржеве на перехват бомбардировщиков, идущих на Москву, – и это были худшие в его жизни полеты. Обзора никакого. Стекло покрывается льдом или просто обволакивается туманом. И открыть фонарь бывало трудно, заклинивало. Да и вообще, какая-нибудь клякса на стекле могла ввести в заблуждение, ведь издали чужой самолет и похож на крупицу, черную мушку, и тут надо сразу сориентироваться. В небе все происходит быстро, скорости высокие. У худых, то бишь «мессеров» под полтыщи верст и выше. У «ишаков» поменьше. В общем, не зевай.

Нет уж, лучше мерзнуть в кожаном наморднике с кротовым мехом да в меховой кожаной куртке, унтах. Правда, «ишачок» с открытой кабиной уже не на английском двигателе, а на американском «райте». Ну на лицензионном.

Двигатель что надо. Поршневой девятицилиндровый, с воздушным охлаждением. И висит впереди тебя, как башня из превосходного металла. Никакой зенитке не пробиться сквозь эту башню к летчику. И пулеметные очереди, если бьет в лоб, не страшны. Ну, тут надо успеть пригнуться хорошенько.

Короче, ол райт, как говорят эти американцы. Арсению все эти тяжелые месяцы первого года войны везло.

В газете появилось сообщение о только что подписанном соглашении между СССР и США о взаимопомощи. Ленд-лиз, это ол райт. Американцы поставляют бомбардировщики «Дуглас», «В-25», истребители «Томагавк» и «Аэрокобра». Арсению хотелось бы попробовать полетать на этой «кобре», говорят, отменная лошадка, на ней скачут Покрышкин, Речкалов, Гулаев, братья Глинки. Самолет с автомобильной дверцей? Это что-то… А ведь удобно и безопасно, всегда можно открыть в случае чего. Сзади бронестекло. Два пулемета, пушка тридцати семи миллиметров со снарядиком больше полкило, ого. Это потому, что мотор сзади и можно навешивать тяжелое оружие спереди. Говорят, он норовист с задней предельной центровкой, тут же и сваливается в штопор. Но таков и его «ишачок». Зато какова маневренность!..

И главное, есть рация. А на его «ишачка» вроде тоже радисты установили рацию, но после одного полета она прочно умолкла. С собратьями приходится переговариваться жестами, будто немые, но, в отличие от обычных немых, кроме жестов рук и мимики у них есть крылья: качнул крыльями – внимание!..

Арсений оглянулся, ища своих напарников – лейтенантов Карпухина и Самоедова.

Но они еще не прошли облачный фронт.

А он уже купался на своем «ишачке» в синеве, залитой солнцем. Облака внизу казались снежной равниной, какой-то запредельной тундрой. От этих переходов из одного мира в другой всегда дух захватывало. Но и так мир летчика был другим, отличным от мира пешеходов, от мира пехоты, танкистов, да кого угодно. Только еще, пожалуй, моряки могли представить живо эту стихию небесную. Остальные – нет.

И моряки, и летчики, погибая, проваливались на дно. И те и другие знали особенную силу, свирепость и свободу стихии. Но все же этой свободы у летчика больше. На самолете можно нырять вниз, взмывать вверх, лететь в любую сторону.

Конечно, топлива было рассчитано на полтыщи верст, но можно было подвесить запасные баки и лететь дальше. Правда, при встрече с противником от них следовало сразу освободиться, чтобы не мешали маневрировать и не грозили взрывом от попадания пуль. Это были баки из прессованного, пропитанного клеем картона – фибры, емкостью девяносто три литра. Подвешивают их под крыльями. С ними можно даже пикировать с углом в шестьдесят, ага, и закладывать виражи. Но скорость снижается на двадцать километров в час… Зато полетное время увеличивается на час.

Жизнь летчика, конечно, другая, чем у пехотинца или танкиста. Прежде всего, летчик – единица. Ну, по крайней мере, в одноместном самолете. Хотя и почти всегда приходится действовать сообща, в звене, эскадрилье. Как и сейчас…

Но ни Карпухина, ни Самоедова Арсений так и не увидел над облачной тундрой. Где же они? Не пробили еще облачный слой? Он и вправду довольно обширен оказался.

Поднялись они по тревоге. Поступило сообщение о двух бомбардировщиках, идущих на Ржев. Им надо было перехватить немца где-то в районе Земцов, следовательно, сразу надо было идти строго на юг.

И Арсений направился туда. Поселок находился поблизости, в полусотне километрах.

…И внезапно он увидел самолет, идущий в противоположном направлении. Чей?

Арсений приближался. И уже различил вытянутую форму «юнкерса» со светлым подбрюшьем. Один «юнкерс» повернул? А другой уже сбит Самоедовым с Карпухиным?.. Там, откуда летел «юнкерс», ровная тундра облаков как раз вздыбливалась рваными горами. Возможно, туда сразу и направились лейтенанты, нетерпеливый чернявый гродненский Перец Самоедов и спокойный, как индийский Будда, Серега Карпухин с крепкой мускулистой шеей и упрямым взглядом. Перец – не кличка, имя, еврейское. А и правда, нетерпение его таково, будто жжется перец в одном месте, ха-ха…

Еще несколько секунд Арсений соображал, что предпринять, преследовать Ю-88 или все-таки идти к намеченной трассе немецких бомбардировщиков на Ржев? До Земцов еще было двадцать километров…

Но если Перец с Буддой уже сбили второго, то, что же, он, командир звена, поспеет к шапочному разбору? И у него будет пустой вылет, каких уже и так немало. И майор Парыгин, кэп, снова начнет ворчать, как потревоженный в берлоге медведь, – злят его пустые вылеты. Ему хорошо только тогда, когда его асы нанизывают на рогатину, как он говорит, худых волчар. У Парыгина крупная медвежья башка и плечи, заросшие шерстью, и во всем поведении медвежья какая-то повадка. Любимая шутка: «Таежники знают, что малина – самое лучшее слабительное средство. Особенно когда в ней сидит медведь». Он родом из Канска, что где-то в Красноярском крае, сын охотника-промысловика. Добродушный, пока ему не наступят на лапу.

Ну вот и наступили, он и выдернул и повернул рогатину.