Мистер Морг - Роберт Рик МакКаммон

— Когда стемнеет? — Мэтью остановился и прислонился к ограде. Любопытство, не унимавшееся в нем после того, как он увидел мешок с надписью, лишь усилилось. — Почему это?

Она пожала плечами:

— Да потому. Если вы придете сюда завтра, то увидите свежую могилу, которую ночью вырыли. Так это тут делается.

— А похорон что, не бывает?

— Служба бывает, если вы об этом. Сначала врач тело осматривает, объявляет, что человек умер, а потом священник произносит свои слова. Вон там, в церкви. — Она показала на небольшое белое строение, видневшееся сквозь деревья. — Все, кто может и хочет, приходят попрощаться. Гроб в церкви весь день стоит. А потом, когда стемнеет, Башкан берет… Слушайте, а чего это вы все выспрашиваете?

— Хотелось бы знать, чего ожидать, — ровным голосом произнес Мэтью, — когда придет время моего дедушки.

— Ах. Ну конечно. Так вот, а потом… — Она умолкла и покачала головой. — Может, пусть вам лучше Мизз Лавджой расскажет? Мне и так уже достанется — дальше некуда.

— Хорошо. — Мэтью решил не напирать, чтобы не спугнуть ее. — Куда мы идем дальше?

Они прошли по тропинке мимо кладбища и церкви. Рядом с церковью проходила дорога, — видимо, она соединяется с главной аллеей, предположил Мэтью. Дальше среди деревьев стояла скамейка, а за этим наблюдательным пунктом земля полого спускалась к лугу. В поле зрения показалось еще несколько беленых домов.

— Там они и живут. В смысле, гости, — объяснила Опал. — В том, что справа, — мужчины, слева — женщины. Между ними — огород. А вон там, дальше, в домике поменьше, живем мы. Не ахти что, зато у каждой своя комната. А за домом — хлев. Она там коров и свиней держит. Корову я подоить могу, но свиное дерьмо месить не собираюсь, я ей так и сказала.

— Молодец, — сказал Мэтью. — А это что? — Он показал на приземистую постройку за домом работниц — она состояла как будто сплошь из стекла, сверкавшего на солнце. — Теплица?

Он вспомнил, что миссис Лавджой упоминала о ней.

— Так точно, — сказала Опал. — Она там остренькое выращивает.

— Остренькое?

— Перцы свои. Мизз Лавджой на них помешана. Туда как войдешь, сразу глаза слезятся и все чешется. Ну у меня — точно.

— У нее есть еще одно предприятие? — спросил Мэтью.

— Какое еще предприятие?

— Ну я думаю, что она, наверное, продает свои перцы на рынке. Товар недешевый, хватает надолго.

— А вот и нет, — сказала Опал. — Мизз Лавджой этими перцами гостей кормит. В молотом виде их во всю жратву сует, извините за выражение. Даже соком перечным их утром, днем и вечером поит.

Мэтью нахмурился:

— Но зачем, скажите на милость?

— Якобы кровь разгоняет, так она говорит. Все органы, мол, работать заставляет. Не знаю, у нее спросите. Одно скажу: видели бы вы, как эти гости-старички ужинают и стонут, а по щекам у них слезы текут. Ужас просто.

Тут она поднесла руку ко рту, но не смогла сдержать смеха.

— Ну и жестокая же вы девушка, Опал, — сказал Мэтью, сам изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица после того, как представил себе описанную ей сцену.

Значит, он и сам жестокий, подумал он. Чтобы не рассмеяться, он тоже поднял руку, чтобы прикрыть рот, но не успел: Опал развернулась и поцеловала его.

Вернее, прямо-таки на него набросилась. С безудержной страстью впилась губами в его губы, и Мэтью подумал, что перцы по сравнению с огнем Опал — лед. Он отпрянул, но она держала его мертвой хваткой. Она вжималась в его рот, языком исследовала его язык, одной рукой схватила его за ягодицы. Сейчас она, наверное, бросит его на землю и изнасилует под деревьями. И вправду «Райский уголок».

— Давай же, давай, — выдыхала она ему в ухо, приклеиваясь к нему, словно вторая кожа. — Можем в лес пойти, какая разница. Я знаю хорошее местечко. Пошли, ты когда-нибудь делал это за церковью? — (Он испугался, что она сейчас стянет с него бриджи.) — Ты не знаешь, — сказала она, почти рыдая и таща его. — Тут кругом одни старики, больные, умирают прямо у тебя на глазах, давай, золотце, пошли, дай мне только…

— Опал, — сказал он.

— …хоть капельку, хоть чуточку тепла, это все, о чем я…

— Остановись.

Он схватил ее за подбородок, заглянул в ошалевшие синие глаза и увидел, что дело вовсе не в нем, нет — дело в этом месте, с его белой краской и голубой отделкой и миленькими домиками, прятавшими темную сторону «Райского уголка». Дело в морщинистой плоти, в старческих пятнышках, в старухах, рассказывающих о возлюбленных, что давно умерли, в стариках, чьи похождения теперь усохли до размеров ночного горшка. Дело в полуночной тишине, в инее на оконном стекле, в том, как медленно тянется день и в то же время как быстро он пролетает, и в том, как веселый смех доброй старой вдовы Форд закончился бессильным судорожным вздохом. Мэтью понимал, что это за место, и Опал понимала: сюда человека отвозят, чтобы забыть.

— …прошу, — договорила она, и вдруг на глазах ее показались слезы и затуманили синеву, и она посмотрела на него так, будто ее ударили.

Она попятилась. Мэтью подумал, что она сейчас повернется и убежит, но она остановилась на некотором расстоянии от него и стояла, уставившись в землю, как будто что-то потеряла и теперь ищет это.

— Я… — начала Опал, снова умолкла и стала тереть губы рукавом. Так ведь и до крови можно, подумал он. — Я… — Она опять замолчала, и Мэтью понял, что она обдумывает свое положение. Когда она подняла на него взгляд, он горел враждебностью. — Если чего, то я скажу, что это