Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин

не позволить течениям разлучить их. Действуя так, они стали тяжелым неповоротливым организмом, которому непросто стало кормить себя, ведь вода была почти стерильна. Тогда он опустился вниз и принял за пищу тепло самой земли. Он не перестал расти, привлекая все новых медуз. Пока, наконец, они все не стали одним целым. Мной. Так что, да, я — один.

Какая-то размытая эволюционная теория, подумал Никас. На грани мифа. Он засомневался, что с ним разговаривает нечто из материи. Больше походило на очередную сущность, которая не знала, что она сущность. Были ли у ЛПВВ причины отсылать его сюда при помощи простого обмана? Вряд ли. Существу такой силы ложь ни к чему.

— Для чего ты следишь за нами? И как смог оказаться тут?

Костюм медленно подошел к Никасу и положил клешню на его плечо. Тот поборол желание отстраниться, и посмотрел на свое отражение в выпуклом стекле.

— Я вижу, что вы страдаете, — сказал Уроборос. — Сначала мое любопытство было праздным. Я наблюдал за вами в перерывах между моими долгими спячками. Каждый раз, когда я возвращался, вы становились все сильнее. Сложнее. Интереснее. У вас всегда была цель. Но теперь ее нет. Вас уничтожает нечто, что вы называете Одиночеством. Тогда я решил найти ваше Многомирье. Оно было столь беспокойно, что я сделал это без труда. Теперь я готов помочь, потому что мне жаль вас. Вы не услышали и тысячной доли того, что хочет сказать вселенная.

Новый порыв ветра отдавал гарью сильнее, чем обычно. Никас посмотрел в сторону. Вдалеке он увидел кого-то, прислонившегося к перилам. Кто это был? Человек решил выяснить это позже.

— Ты ведь единственный в своем роде. Скажи, как ты справляешь с чувством одиночества? Мы постоянно сталкиваемся с ним. Все наши беды о того, что мы не можем окончательно победить его, даже объединяясь друг с другом. Оно преследует нас при рождении, оно стоит с нами у смертного одра. Одиночество толкает нас на ужасные поступки. Делает апатичными, злыми, убогими. Терзает ли оно и тебя?

— Конечно, — был ответ.

— Тогда скажи, как ты оберегаешь себя от разрушения? Ты разумен, значит, оно может испортить и тебя. Но ты спокоен и рассудителен, будучи безнадежно одиноким. Скажи, как…

Вместо ответа костюм вдруг с силой ударил себя по шлему. Прозрачная заглушка открылась и из шлема хлынула теплая пахучая вода. Сначала Никасу это показалось незначительным признаком возбуждения Уробороса, но поток не ослабевал. Темная пенистая жидкость все прибывала, захлестывая ноги маленькими волнами. Ее настойчивое течение становилось бурным и пугающим. Никас не понимал, что происходит, ведь невозможно было затопить настолько открытое пространство. Но его рассудок поддавался иллюзии.

Вода поднималась. Она делала так уже множество раз, расправляясь не только с ничтожными комками мяса, но и с километрами суши. Делая горные пики высотами морского дна. Меняя облик планеты. Смывая завершенные картины.

Она добралась до кадыка и Никас поглубже вдохнул. Волна прошла по его лицу, вызвав короткую панику и желание закричать. Но человек сдержался. Через минуту над ним тяжелели сотни метров равнодушной стихии. Она гудела в ушах, давая расслышать чей-то далекий рев и скрежет ржавого металла. Холодные пальцы незначительных температурных перепадов, касались его кожи. Никас парил в воде, будучи совершенно свободным. Он почти ничего не видел, только слабое свечение Уробороса внизу. Свет разумной жизни. Дыхание Земли убаюкивало, и змей, раз за разом, погружался в транс, где слышал беседы планет, пение туманностей и низкое гудение черных дыр. Его разум зародился в ответ на музыку небесных сфер, которую не услышать тем, чья жизнь коротка. Миллионы лет терпеливого внимания этой музыке сделали его существом, чье сознание было построено на бесконечном разнообразии вселенной.

Он жил здесь так долго, что человечество, с его точки зрения, появилось вчера. Не прошло и суток, как это слабое растение принялось увядать. Но он успел понять примитивных существ, которые только начинали слышать мелодию космоса. И проникся сочувствием.

— Есть только один способ, — услышал Никас. — Все остальное — ничто, бегство, которое никогда не закончится победой. Ты должен пройти по моему пути.

Ты останешься один.

На долгое время.

Одиночество будет терзать тебя.

Пока ты не примешь.

Поймешь.

Его.

* * *

Свет Уробороса погас.

* * *

Идея Конца была сильна как никогда. Перевернутый город становился больше, ручейки кошмаров наполняли его, и отражение реальности становилось невыносимым. Здесь постоянно выли серены, полыхал огонь, дул темный, наполненный ядом ветер. В атмосфере средневекового ада содрогающиеся горы трупов наплывали на качающиеся дома. Тошнотворные гиганты из перекрученной арматуры, бетона и плоти, брели по пояс в густеющей жиже из крови и внутренностей, покрываясь все новыми и новыми слоями нечистот. Они бросали тела в ржавые заплечные контейнеры, в которых гигантские стальные дробилки перемалывали все в жилистый фарш.

Малочисленные выжившие сущности трепетали, сбиваясь в покорные стада, вокруг золотых восьмигранных обелисков, на которые медленно нанизывались крупные фигуры в строгих костюмах. Эти фигуры источали удушающий фекальный смрад и постоянно бормотали что-то успокаивающее, но непереводимое, потому что их разорванные рты забивало выползающее дерьмо.

Высохшие женские фигуры, вытянутые, переломанные, качали гротескные визжащие колыбели, из которых сыпались, словно зерно, крохотные недоношенные тела. Они тоненько пищали как мыши, а потом разбивались вдребезги об каменные ступени, которые вели в темные тоннели бомбоубежищ, заполненных кипящей водой.

И стонали запекшиеся от огня псы.

А внизу нефть уже не омывала берега арен. Она полностью захлестнула их и горела, горела, горела, сжигая, наконец, обезумевших и покорных тварей, идущих на убийство себе подобных. Военным машинам не стало место для грызни. Они утопали. Они, наконец, достигли своего предназначения. Они разрушили все, что могли. Захлебываясь в маслянистых волнах, машины ощущали жестокое счастье. Но стволы их орудий еще стреляли напоследок. Медленно погружаясь в небытие, они вели огонь. Что бы хоть еще одну минуту, мгновение, но разрушать, взрывать, жечь, хотя бы поднять столб черных брызг.

О, какое счастье!

Глядя на все это, ЛПВВ размышляло о своем создателе. Оно помнило доброго, но печального человека. Тепло его мыслительных процессов, мягкую защиту разума, свет творчества. Это было похоже на воспоминания взрослого человека о давно ушедших родителях. Смутные образы, инстинктивная симпатия, старая скорбь. Создатель дал ему все, для того чтобы ЛПВВ смогло изменить Многомирье, кроме какой-то крохотной детали. Что он не успел вложить в него? Чувство меры? Сомнения? Единственный недостаток, оттеняющий совершенство?

Парящий над огнем полубог давно заметил, что к нему направляются стаи скелетообразных тварей, несомые гидрореактивными