Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин

— Даже лучше.

Несмотря на то, что Цитадель казалась примитивным, хоть и крепким, сооружением, ее фундамент был холодным технологичным термитником. Обитающие там существа из сплавов воли и стойкости, были отпрысками Стальной. Она создавала их сама, в муках рождая из своего чрева саморазвивающиеся капсулы. Воля занималась созданием тайной армии очень давно и численность ее была такова, что мир насквозь был пронизан тоннелями, соединяющими просторные залы, в которых разумные механизмы тестировали новые виды мотивации. Они подчинялись Воле беспрекословно и среди них были не только исследователи. Воинов там было достаточно, чтобы устроить собственный крестовый поход.

Это был главный козырь Воли.

К несчастью, бессмысленный.

Они ворвутся в битву в самый неожиданный для негатива момент. Погибнут все до одного. Но лучше так, чем оставлять их сиротами, забытыми в подземельях. К тому же, рано или поздно, их все равно найдут.

Услышав короткий сигнал Воли, из тайной берлоги вылетел сферический механизм. Рельеф на его блестящей поверхности, красной, как гранат, изображал мирно спящее лицо. Короткие манипуляторы с широкими хватающими поверхностями, он сложил под нижней губой. Он бесшумно скользил по улицам города, а потом ринулся вверх, быстро достигнув цели.

— Я не доверяю твоей истлевшей тряпке, — сказала Воля. — Сейчас тебя поместят в закрытый транспорт. Будь добра, находись там, пока я не решу, что пора тебя выпускать.

— Надеюсь, меня не укачает, — произнесла Максиме. — Если я все там заблюю, чур, не ворчать.

Подавив отвращение, Воля мельком взглянула на шар, и тот подлетел к Максиме вплотную. Сомкнутые губы шевельнулись. Не открывая глаз, он распахнулся как шкатулка, и мягко закинул Максиме внутрь себя, поддев ее краем нижней половины.

— У-у-х, здесь не слишком… — успела сказать Максиме, а потом сфера захлопнулась.

Все смотрели на механизм. Он тихонько парил в воздухе, так, словно был все еще пуст. Выражение металлического лица было неизменно. Воля тихонько зашипела.

— Не могу поверить, — Неунывающий тронул руку госпожи. — Она у нас в плену. Мы поймали ее!

Воля не стала отвечать на это наивное восклицание. Все-таки оптимизм иногда бывает раздражающим.

В городе, конечно, не было сооружения возведенного на случай таких необычных переговоров. Воля могла бы привести шар в самый крупный литейный цех, и там, посреди яростного свечения миллионов тонн раскаленной мотивации, оглушающего шипения гигантских механизмов и лязга тысяч черных котлов, Максиме была бы обескуражена и ослеплена светом непреклонного движения во имя позитива.

Но это было бы очень грубой и самодовольной выходкой.

Вместо этого Воля привела шар в музей Примеров Стойкости. Полностью оправдывая свое название, это место хранило различные свидетельства человеческой непреклонности. Сам зал, который принял гостей, был копией существующего в Материи храма, полностью вытесанного в сплошном массиве скальной породы. Вытесанного только при помощи примитивных инструментов, что держали человеческие руки. И целеустремленности, что не давала им опуститься.

Шар так же мягко освободил Максиме. Та припала на одно колено и сонно огляделась, расчесывая темную кожу под хламидой. Ее взгляд блуждал между панорамами, на которых беспощадная реальность пробовала людей на излом. Голыми руками они строили, обороняли, разрушали. Их глаза горели от внутреннего напряжения, страха и гнева одновременно. Они не верили, что дерзость забросила их так высоко, что можно удержаться здесь хотя бы минуту, но шли по тонкому канату натянутых возможностей.

Неслышно ступая, Максиме обошла по кругу несколько экспонатов. Воля внимательно наблюдала за ней. Она не надеялась, что свидетельства чьих-то подвигов разбудят благородство в противнике, однако носительница Одиночества была явно заинтересована. Не было причин мешать ей.

— Это сражение проиграно, — негромко произнесла Максиме, глядя на панораму откуда-то из Наполеоновских войн. — Но теперь всего лишь три часа, и у нас есть еще время выиграть другое.

Черноволосый человек в синем мундире умирал на руках преданных солдат.

— Знаешь, что злит меня больше всего?

Воля молчала.

— Они были настолько ошарашены тем, что я сбежала, что сначала солгали себе, а потом безоговорочно поверили, будто бы сами отпустили меня.

— Это неправда?

На обновившейся панораме, человек снова беззвучно произносил слова полные спокойствия и мужества. А потом вел за собой солдат, переполненных мстительным гневом.

— Насколько я помню — нет. Когда Одиночество выходило из кокона, в который она превратила живого человека, я почувствовала злость. Наверное, испугайся я, наложи в штаны, и всего этого можно было бы избежать. Но я разозлилась как никогда прежде. Оно высвобождало свои руки, длинные как русла рек и такие же широкие. Из крохотной раны на груди показался горб, такой, что я не могла увидеть его вершину. Каждая песчинка под моими ногами дрожала от страха, когда оно шагнуло на волю столпами ног. Сначала они трещали от тяжести, но потом колени окрепли, а стопы впились в песок…

Максиме замолчала, оглянувшись. Неслышный приказ Воли привел в музей несколько человекообразных механизмов. Они поставили стол и два стула из черно-белого камня, после чего быстро удалились.

С грохотом отодвинув тяжелый стул, Максиме забралась на него и дождалась, когда Воля устроится напротив.

— Я не думала, что ты решишь заговорить об этом, — сказала та. — Продолжай, я внимательно слушаю.

Горстка солдат против плотных вражеских шеренг. Словно капля воды готовится упасть на бетонную плиту. Но их вера сильнее объективной реальности. Противник ошеломлен: его поразило истинное бесстрашие атакующих. Ведь если противник не боится тебя, значит, ты слаб. Капля падает, но разбивается плита. Противник бежит.

Однако, платить за дерзкое управление реальностью, придется всем, что есть. И кровь горячего сердца кипит в открытой ране.

— Девел говорил, что я послужу великой цели. Но быть расходником, разве великая цель? Стоять на рельсах, чтобы замедлить состав? Не знаю, почему он решил будто я смогу на это пойти. Я пыталась выспросить у него, но он уже не понимает речи.

Внутри Воли механически скрипнуло. Руки, лежащие на столе, дрогнули.

— Как бы то ни было, — продолжала Максиме, — когда Одиночество предстало предо мной, я взбесилась от того, как легко оно сбросило лохмотья кормившей его жизни. Оно стояло предо мной, покачиваясь как ненадежная башня. Знаешь ли ты цвет Одиночества? Оно мягкого синего оттенка. Такой обычно рисуют воду. По нему прокатываются волны черного. Глаз у него нет, как и головы. Но каждое твое движение, вздох, даже короткие встречи век, отзываются колебаниями на его шкуре.

Я часто и агрессивно дышала. Оно дышало вместе со мной и ноги его тряслись от моей ярости. Оно повернулось к выходу из