Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ведь победа Аркаса была невозможна.
ЛПВВ знало это, но не могло оставить человека бесцельно бродить по руинам. Уроборос мог чему-то научить его, но его философия долгого принятия Одиночества, была проигрышна. Именно эта философия породила Максиме. Был шанс, что Аркас воспримет ее по-другому, закалится, увидит слабые стороны врага. Но куда вероятнее было, что он лишится рассудка за сотни лет заточения. Не просто сойдет с ума, а станет пустой оболочкой.
В действительности, было три способа остановить великого врага. Первый: принять его. Второй, самый простой, к которому сейчас стремилась Максиме — уничтожить страсти, отправив Одиночество в небытие вместе со всем Многомирьем. Третий был самым сложным. Даже в сравнении с продолжительной изоляцией. Он заключался в постоянном совершенствовании разума. Человек, заручившийся собственной пытливостью, трудолюбием и волей, мог создать внутри себя мир, столь богатый, самодостаточный и прекрасный, что негатив поломал бы клыки и когти.
Прискорбно, но Максиме и Никас, — оба были неспособны на это. Оба они были слишком травмированы и уязвимы. Замкнуты. Холодны.
Не прерывая бдения, ЛПВВ плавно взмахнуло рукой, и ветхое здание рядом обрушилось вниз. Глыбы расколотого кирпича сокрушили стаю злобных сущностей. Поднятые волны исторгали вонь, медленно наползая на дымящуюся сушу.
Из возвышающегося в центре города улья, чьи соты были вылеплены из пережеванных и засохших мозгов, с недовольным жужжанием выглянули механические шершни, покрытые, словно сыпью, объективами камер. Из динамиков, на их брюхе доносились вопли омерзительной пропаганды и лжи. В синтетических мешочках, привязанных к лапам, гнили черепа.
Самоуничтожение, подумало ЛПВВ, слегка заостряя внимание на этих чудовищах. Я должно было предотвратить это. Если бы знать, чего не хватает. Что было не дописано? Что недосказано? Одна глава? Слово? Может быть, даже, знак препинания.
Оно снова погрузилось в себя.
Ограничение индивидуальности.
Сокращение популяции.
Насильное обучение.
Подавление агрессивности.
Жестокий контроль.
Раз разом, оно слышало внутри себя эти слова. Они тревожили его. ЛПВВ не могло поверить, что создатель заложил в него это. Полубог пытался раскрыть контекст, но ему мешал тот самый пробел, словно потерянный ключ, не дающий прочитать шифровку. Неужели эти смутные тезисы делали его таким сильным? Этим он должен был изменить мир к лучшему? Превратив его в концлагерь?
ЛПВВ поймало шершня одной рукой и внимательно осмотрело его, заглядывая в стеклянные глазищи. Тварь жужжала и извивалась, но полубог специально увеличил свои размеры, чтобы удерживать ее без труда. Нейротоксичное телескопическое жало напрасно пыталось достать янтарную кожу. Произведение оторвало голову шершня, и отпустило затихшие останки. Убивая, оно не чувствовало злобы. Но вмешательство в его размышления было недопустимо.
Лучшее произведение всех времен. Он был каким-то руководством к действию? Политической программой? Его создатель действительно рекомендовал сделать мир антиутопией бесконечного угнетения? Если это так, то его сила — прямое доказательство эффективности такого подхода. Это было так близко к тому, что делал… Геноцид.
Адский город отозвался на эти мысли. Он загрохотал, словно смеялся. Ветер ускорился, обтесывая стены домов, вытягивая из окон спирали черного маслянистого дыма. Визг демонических обитателей накладывался на скрежет уже разложившихся конструкций. А из крови всплыли потревоженные ракообразные чудовища.
— Ты такой же, как мы.
Это было не так уж неожиданно. В конце концов, здесь эту тварь короновали, здесь она родилась. ЛПВВ слышало, как оно приближается, пока еще невидимое в обветшалой чаще построек. Шипение испаряющихся нечистот и мерный звон колоколов. «Боммм! Боммм! Боммм!». Все ближе. Подлетающие шершни сделали крутой разворот и в панике бросились кто куда.
Между гнилыми клыками небоскребов мелькнула черная громада.
И вот.
Оно.
Перед ним.
Обычно нейтральное, ЛПВВ, берегущее свои эмоции, пропустило вспышку отвращения и беспокойства. Геноцид смотрел на него полыхающими глазницами. Вблизи было заметно, что там, внутри чугунного черепа, царапают стены тысячи рук. Этот скрежет, хруст ломаемых ногтей, шипение вечно горящей плоти, одновременно ублажал чудовище и не давал его безумию угаснуть.
— Ты должен быть с нами. Ты хочешь того же, что и Пророк, только предлагаешь достигнуть этого с другой стороны. Через Материю.
— Нет, — спокойно ответило ЛПВВ. — Мое предназначение неизвестно мне самому.
— Уничтожать. Твое предназначение — уничтожать. Мы с тобой — убийцы.
— Я не приму свою природу так же легко, как ты, — произнесло ЛПВВ, увеличиваясь в размерах, чтобы компенсировать разницу с монстром. Теперь они были на равных, хотя Произведение так и не ступило в кровь и глядело на Геноцид сверху вниз. — Я сложнее тебя. Умнее. Любимее. У меня был создатель с именем.
— У меня были сотни отцов. Ты удивишься, ЛПВВ, но они любили меня не меньше. Они верили в меня не меньше. Я принял свою природу, потому что она естественна. Смерть нужна всему живому, чтобы оно не сгнило заживо. И я несу смерть миллионам, не интересуясь идеологиями, которыми меня оправдывают. Не смотря на причины, из-за которых ко мне прибегают. Я уничтожаю доброе, пока оно не стало злым. И когда Одиночество приведет меня к последней жертве, я вздохну с облегчением. А потом сокрушу ее, и негатив исчезнет. Исчезнет все.
— К сожалению твоему, борьба так же естественна, как смерть, — стоически говорило ЛПВВ. — И пока ты идешь к последней жертве, тебя будут атаковать снова и снова, пока не вытолкают обратно в бессознательное. По-твоему ты бог смерти? По-твоему твои создатели были умными людьми? Они были обезумевшими от Одиночества отродьями, чьи суждения были настолько далеки от объективности, сколь твоя Максиме сейчас далека от победы. Я не дам исчезнуть всему живому. Даже если я создано жестоким разумом, во мне не заложено тотальное истребление. Мы с тобой не одно и то же. Меня ведет разумная жестокость, а тебя — тупая кровожадность.
Огненное сияние в глазах Геноцида потускнело, словно монстр прикрыл несуществующие веки. Он сжал бугристые пальцы в кулаки-тараны.
— Борьба… Ты появился так недавно. Ты не знаешь, какую она несет усталость. Они ненавидят меня. Но зовут. Снова и снова. Их разумы перекручивают меня, давят, ломают, и собирают вновь из обрывков и лоскутов. Я выползаю из пепла могильного костра, на котором меня сжигают. И каждый раз на мне все больше слоев жженой кости. Послушай меня! Ты должен помочь нам!
Город поддакивал
