Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Римский мир оказался теперь разделенным между Кон­стантином и Лицинием, из которых первый был повелителем Запада, а второй — повелителем Востока. По-видимому можно было ожидать, что эти завоеватели, утешившись междоусоб­ными войнами и будучи связаны между собою и узами родст­ва, и трактатами, откажутся от всяких дальнейших честолюбивых намерений или по крайней мере отложат их на время в сторону; а между тем едва прошел один год со времени смерти Максимина, как эти победоносные императоры уже обратили свое оружие друг против друга. Гений, успехи и предприимчивый характер Константина могли бы заставить думать, что он был виновником разрыва, но вероломство Ли­циния оправдывает самые неблагоприятные для него подо­зрения, и при слабом свете, который бросает история на эти события, мы в состоянии усмотреть признаки заговора, ко­торый был составлен коварным Лицинием против его сопра­вителя. Незадолго перед тем Константин выдал свою сестру Анастасию замуж за знатного и богатого Бассиана и возвел своего нового родственника в звание Цезаря. Согласно уста­новленной Диоклетианом системе управления, Италия и, может быть, также Африка должны бы были составлять удел нового государя. Но исполнение обещанной милости замед­лялось такими отсрочками или сопровождалось такими не­выносимыми условиями, что оказанное Бассиану лестное от­личие скорее поколебало, чем упрочило его преданность. Его титул был утвержден одобрением Лициния, и этот коварный государь скоро успел войти через посредство своих эмиссаров в тайные и опасные сношения с новым Цезарем, постарался раздражить в нем чувство неудовольствия и внушил ему оп­рометчивую решимость исторгнуть силою то, чего он тщетно ожидал от справедливости Константина. Но бдительный им­ператор открыл заговор прежде, нежели все было готово для приведения его в исполнение, и, торжественно отказавшись от союза с Бассианом, лишил его императорского звания и подверг его измену и неблагодарность заслуженному наказа­нию. Дерзкий отказ Лициния выдать скрывшихся в его вла­дениях преступников подтвердил подозрения насчет его вероломства, а оскорбления, которым подверглись статуи Кон­стантина в Эмоне, на границе Италии, послужили сигналом для разрыва между двумя монархами.

Первое сражение произошло подле города Кибалиса, лежа­щего в Паннонии на берегу Савы, почти в пятидесяти милях от Сирмиума. Незначительность военных сил, выведен­ных в поле в этой важной борьбе двумя столь могуществен­ными монархами, заставляет думать, что один из них был неожиданно вызван на бой, а другой был застигнут врасплох. У западного императора было только двадцать тысяч чело­век, а у восточного не более тридцати пяти тысяч. Но срав­нительная малочисленность армии Константина возмеща­лась выгодами занятых ею позиций. Константин занял меж­ду крутой горой и глубоким болотом ущелье, имевшее около полумили в ширину, и в этой позиции с твердостью выжидал и отразил первое нападение противника. Пользуясь своим успехом, он вывел свои войска в равнину. Но состоявшие из ветеранов иллирийские легионы снова собрались под знаме­нами вождя, учившегося военному ремеслу в школе Проба и Диоклетиана. Метательные снаряды скоро истощились с обе­их сторон, и обе армии, одушевляясь одинаковым мужест­вом, вступили в рукопашный бой с мечами и дротиками в ру­ках; нерешительный бой продолжался от рассвета до поздне­го часа ночи и кончился тем, что предводимое самим Кон­стантином правое крыло сделало энергичное нападение на противника. Благоразумное отступление Лициния спасло ос­татки его армии от совершенного истребления, но, когда он подсчитал свои потери - более двадцати тысяч человек, он счел небезопасным проводить ночь в присутствии предпри­имчивого и победоносного неприятеля. Покинув свой лагерь и свои магазины, он скрытно и поспешно удалился во главе большей части кавалерии и скоро был вне опасности. Его то­ропливость спасла жизнь его жены и сына, а также сокрови­ща, сложенные им в Сирмиуме. Лициний прошел через этот город и, разрушив мост на Саве, поспешил собрать новую ар­мию в Дакии и Фракии. Во время своего бегства он дал не­прочное звание Цезаря Валенту, одному из его генералов, командовавших на иллирийской границе.

Мардийская равнина во Фракии была театром второй бит­вы, не менее упорной и кровопролитной, чем первая. Обе ар­мии выказали одинаковую храбрость и дисциплину, и победа еще раз была одержана превосходством воинских дарований Константина, по приказанию которого отряд из пяти тысяч человек занял выгодную позицию на высотах и, устремив­шись оттуда, в самом разгаре сражения, на неприятельский арьергард, нанес ему очень чувствительные потери. Однако войска Лициния, представлявшие двойной фронт, не поки­нули поля сражения до тех пор, пока наступление ночи не положило конец битве и не обеспечило их отступление к го­рам Македонии. Потеря двух сражений и гибель самых храбрых его ветеранов заставили надменного Лициния про­сить мира. Его посол Мистриан был допущен на аудиенцию к Константину; он высказал много общих мест об умеренности и человеколюбии, которые обыкновенно служат сюжетом для красноречия побежденных, а затем в самых вкрадчивых выражениях указывал на то, что исход войны еще сомните­лен, тогда как неразлучные с нею бедствия одинаково пагуб­ны для обеих воюющих стран; в заключение он объявил, что он уполномочен предложить прочный и почетный мир от имени обоих императоров, его повелителей. При упоминании о Валенте Константин выразил негодование и презре­ние. "Мы пришли сюда, - грозно возразил он, - от берегов За­падного океана, после непрерывного ряда сражений и побед, вовсе не для того, чтобы принять в соправители презренного раба, после того как мы отвергли неблагодарного родствен­ника. Отречение Валента должно быть первой статьей мир­ного договора". Необходимость заставила Лициния при­нять это унизительное условие, и несчастный Валент, про­царствовавший лишь несколько дней, был лишен и импера­торского достоинства, и жизни. Лишь только было устранено это препятствие, уже нетрудно было восстановить спокойст­вие в Римской империи. Если следовавшие одно за другом поражения, понесенные Лицинием, истощили его силы, зато они обнаружили все его мужество и все его дарования. Его положение было почти отчаянное, но усилия, внушаемые от­чаянием, иногда бывают грозны, и здравый смысл Констан­тина заставил его предпочесть важные и верные выгоды не­верному успеху третьей битвы. Он согласился оставить под властью своего соперника, или - как он стал снова называть Лициния - своего друга и брата, Фракию, Малую Азию, Си­рию и Египет; но Паннония, Далмация, Дакия, Македония и Греция были присоединены к Западной империи, так что владения Константина простирались с тех пор от пределов Каледонии до оконечности Пелопоннеса. Тем же мирным до­говором было условлено, что три царственных юноши, сы­новья императоров, будут назначены преемниками своих от­цов. Вскоре вслед за тем Крисп и молодой Константин были провозглашены Цезарями на западе, а молодой Лициний был возведен в то же звание на востоке. Этим двойным раз­мером почестей победитель заявлял о превосходстве своих военных сил и своего могущества.

Хотя примирение между Константином и Лицинием было отравлено злобой и завистью, воспоминанием о недавнем унижении и опасениями за будущее, однако оно поддержало в течение более восьми лет внутреннее спокойствие в импе­рии. Так как с этого времени ведет свое начало правильный ряд изданных императором законов, то нам было бы нетруд­но изложить гражданские постановления, занимавшие Константина в часы его досуга. Но самые важные из его поста­новлений тесно связаны с новой политической и религиозной системой, которая была вполне введена в действие лишь в последние мирные годы его царствования. Между изданными им законами есть много таких, которые касаются прав и собственности частных лиц и судебной практики, а потому дол­жны быть отнесены к частной юриспруденции, а не к обще­ственному управлению империей; сверх того, он издал много эдиктов, имевших такой местный и временный характер, что они не заслуживают упоминания во всеобщей истории. Впрочем, из этой массы законоположений мы выберем два закона - один ради его важности, другой ради его оригиналь­ности, один ради его замечательного человеколюбия, а дру­гой ради его чрезмерной строгости.

 1. Свойственное древним отвратительное обыкновение подкидывать или убивать ново­рожденных детей с каждым днем все более и более распрост­ранялось в провинциях, и в особенности в Италии. Оно было результатом нищеты, а нищета происходила главным обра­зом от невыносимой тяжести налогов и от придирчивых и жестоких угнетений, которым сборщики податей подвергали несостоятельных должников. Самые бедные или самые нет­рудолюбивые члены человеческой семьи, вместо того чтобы радоваться приращению своего семейства, считали за доказательство своей отеческой нежности то, что они избавляли своих детей от таких лишений, которых сами они не были в состоянии выносить. Движимый чувством человеколюбия или, может быть, растроганный какими-нибудь новыми и поразительными случаями отчаяния родителей, Констан­тин обратился с эдиктом ко всем городам, сначала Италии, а потом и Африки, предписывая подавать немедленную и дос­таточную помощь родителям, являющимся к магистрату с ребенком, которого они по своей бедности не в состоянии воспитать. Но обещание было так щедро, а средства для его исполнения были так неопределенны, что этот закон не мог принести никакой общей пользы; хотя бы он и заслуживал в некотором отношении похвалы, он не столько облегчил, сколько обнаружил общую нищету. Он до сих пор служит до­стоверным опровержением и уликой тех продажных орато­ров, которые были так довольны своим собственным положе­нием, что не допускали, чтобы порок и нищета могли суще­ствовать под управлением столь великодушного монарха.