Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

В то время как Константин выказывал на поле брани свое искусство и мужество, италийский монарх, по-видимому, ос­тавался равнодушным к бедствиям и опасностям междоусоб­ной войны, свирепствовавшей в самом центре его владений. Наслаждения были по-прежнему единственным занятием Максенция. Скрывая или, по крайней мере, стараясь скрыть от публики несчастья, постигшие его армию, он предавал­ся ни на чем не основанному чувству самоуверенности и от­кладывал меры предосторожности против приближавшейся беды, нисколько не замедляя этим наступления самой бе­ды. Быстрое приближение Константина едва могло про­будить его от пагубного усыпления: он льстил себя надеж­дой, что хорошо известная его щедрость и величие римского имени, уже спасшие его от двух неприятельских нашествий, по-прежнему без всяких затруднений рассеют мятежную галльскую армию. Опытные и искусные военачальники, слу­жившие под начальством Максимиана, наконец нашлись вы­нужденными сообщить его изнеженному сыну о неизбежной опасности, которая ему угрожала; выражаясь с такой свобо­дой, которая и удивила его, и убедила, они настаивали на том, чтобы он предотвратил свою гибель, с энергией употре­бив в дело все силы, какими мог располагать. Ресурсы Мак­сенция и в солдатах, и в деньгах еще были очень значитель­ны. Преторианская гвардия сознавала, как крепко связаны ее собственные интересы и безопасность с судьбою ее пове­лителя. Сверх того, скоро была собрана третья армия, более многочисленная, чем те, которые были потеряны в битвах при Турине и Вероне. Император и не думал принимать лич­ное начальство над своими войсками. Так как он не имел ни­какой опытности в военном деле, то он дрожал от страха при одной мысли о такой опасной борьбе, а так как страх обыкно­венно внушает склонность к суеверию, то он с грустным вни­манием прислушивался к предзнаменованиям, которые, по-видимому, грозили опасностью его жизни и его империи. Наконец стыд заменил ему мужество и заставил его взяться за оружие. Он был не в состоянии выносить от римского населения выражений презрения. Цирк оглашался криками не­годования, а народ, шумно окружавший ворота дворца, жа­ловался на малодушие своего беспечного государя и превоз­носил геройское мужество Константина. Перед своим отъ­ездом из Рима Максенций обратился за советами к Сивилле. Хранители этого древнего оракула были столь же опытны в мирских делах, сколь не сведущи в том, что касается тайн человеческой судьбы, а потому они и дали Максенцию такой ловкий ответ, который можно было применить к обстоятель­ствам и который не мог уронить их репутации, каков бы ни был исход войны.

Быстроту успехов Константина сравнивали с быстрым за­воеванием Италии первым из Цезарей; это лестное сравне­ние не противоречит исторической истине, так как между взятием Вероны и окончательной развязкой войны прошло не более пятидесяти восьми дней. Константин постоянно опасался, чтобы тиран не послушался внушений страха или благоразумия и не заперся в Риме, вместо того чтобы возло­жить свои последние надежды на успех генерального сраже­ния; в таком случае обильные запасы провианта оградили бы Максенция от опасности голода, а Константин, вынужден­ный по своему положению спешить с окончанием войны, был бы поставлен в печальную необходимость разрушать огнем и мечом столицу, которую он считал высшей наградой за свою победу и освобождение которой послужило мотивом или, по правде сказать, скорее предлогом для междоусобной войны. Поэтому, когда он достиг Красных Скал (Saxa Rubra), находящихся почти в девяти милях от Рима, и увидел ар­мию Максенция, готовую вступить с ним в бой, он был столько же удивлен, сколько обрадован. Широкий фронт этой армии занимал обширную равнину, а ее глубокие ко­лонны достигали берегов Тибра, который защищал ее тыл и препятствовал ее отступлению. Нас уверяют, и вам нетрудно поверить, что Константин расположил свои войска с замеча­тельным искусством и что он выбрал для самого себя почет­ный и опасный пост. Отличаясь от всех блеском своего воо­ружения, он лично атаковал кавалерию своего противника, и эта страшная атака решила исход сражения. Кавалерия Максенция состояла преимущественно или из неповоротли­вых латников, или из легковооруженных мавров и нумидийцев. Она не могла выдержать натиска галльских кавалери­стов, которые превосходили первых своей изворотливостью, а вторых своей тяжестью. Поражение обоих флангов остави­ло пехоту без всякого прикрытия, и недисциплинированные италийцы стали охотно покидать знамена тирана, которого они всегда ненавидели и которого перестали бояться. Прето­рианцы, сознававшие, что их преступления не из таких, ко­торые прощаются, были воодушевлены желанием мщения и отчаянием. Но, несмотря на неоднократно возобновляемые усилия, эти храбрые ветераны не могли воротить победу; од­нако они умерли славною смертью, и было замечено, что их трупы покрывали то самое место, на котором были выстрое­ны их ряды. Тогда смятение сделалось всеобщим, и пресле­дуемые неумолимым врагом войска Максенция стали тыся­чами бросаться в глубокие и быстрые воды Тибра. Сам импе­ратор попытался вернуться в город через Мильвийский мост, но масса людей, теснившихся в этом узком проходе, столк­нула его в реку, где он тотчас потонул от тяжести своих лат. Его труп, очень глубоко погрузившийся в тину, был с трудом отыскан на следующий день. Когда его голова была выставлена перед глазами народа, все убедились в своем избавлении и стали встречать с выражениями преданности и признательности счастливого Константина, таким образом завершившего благодаря своему мужеству и дарованиям са­мое блестящее предприятие своей жизни.

В том, как воспользовался Константин своей победой, нет основания ни восхвалять его милосердие, ни порицать его за чрезмерную жестокость. Он поступил с побежденными точно так же, как было бы поступлено и с его семейством, ес­ли бы он потерпел поражение: он казнил смертью двух сыно­вей тирана и позаботился о совершенном истреблении его ро­да. Самые влиятельные приверженцы Максенция должны бы были ожидать, что им придется разделить его участь точно так же, как они делили с ним его наслаждения; но когда рим­ский народ стал требовать новых жертв, победитель имея до­статочно твердости и человеколюбия, чтобы устоять против раболепных требований, внушенных столько же лестью, сколько жаждой мщения. Доносчики подвергались наказа­ниям и должны были умолкнуть, а люди, невольно постра­давшие при тиране, были возвращены из ссылки и обратно получили свои поместья. Общая амнистия успокоила умы и обеспечила пользование собственностью и в Италии и в Африке. Когда Константин в первый раз почтил сенат своим присутствием, он в скромной речи указал на свои собствен­ные заслуги и военные подвиги, уверял это высокое собрание в своем искреннем уважении и обещал возвратить ему преж­нее значение и старинные привилегии. Признательный сенат отблагодарил за эти ничего не стоящие заявления пустыми почетными титулами, какие только он был еще вправе раз­давать, и, без всякого намерения утверждать своим одобре­нием воцарение Константина, издал декрет, которым возводил его на первое место между тремя Августами, управляв­шими Римской империей. Чтобы увековечить славу одер­жанной победы, были учреждены игры и празднества, а не­которые здания, воздвигнутые за счет Максенция, были по­священы его счастливому сопернику. Триумфальная арка Константина до сих пор служит печальным доказательством упадка искусств и оригинальным свидетельством самого вульгарного тщеславия. Так как в столице империи нельзя было найти скульптора, способного украсить этот публич­ный памятник, то пришлось позаимствовать самые изящные фигуры у арки Траяна - без всякого уважения и к памяти этого государя, и к требованиям благопристойности. При этом не было обращено никакого внимания на различия во времени, в лицах, в действиях и характерах. Пленные пар­фяне оказались распростертыми у ног такого монарха, кото­рый никогда не вел войн по ту сторону Евфрата, а любозна­тельные антикварии и теперь еще могут видеть голову Трая­на на трофеях Константина. Новые украшения, которыми пришлось заполнить пустые места между старинными скуль­птурными произведениями, исполнены чрезвычайно грубо и неискусно.

Окончательный роспуск преторианской гвардии был вну­шен столько же благоразумием, сколько мстительностью. Эти надменные войска - численный состав и привилегии ко­торых были не только восстановлены, но даже увеличены Максенцием - были распущены Константином навсегда. Их укрепленный лагерь был разрушен, а немногие преториан­цы, спасшиеся от ярости победителей, были распределены между легионами и отправлены на границы империи, где они могли быть полезны для службы, но уже не могли сде­латься опасными. Распуская войска, которые обыкновенно стояли в Риме, Константин нанес смертельный удар достоин­ству сената и народа, так как ничто уже не могло охранять обезоруженную столицу от оскорблений или от пренебреже­ния живших вдалеке от нее императоров. Следует заметить, что римляне сделали последнюю попытку восстановить свою умирающую свободу и возвели Максенция на престол из опасения быть обложенными налогом. Максенций взыскал этот налог с сената под видом добровольных приношений. Они стали молить о помощи Константина. Константин низ­верг тирана и превратил добровольные приношения в посто­янный налог. От сенаторов потребовали указания размеров их состояний и соответственно этим размерам разделили их на несколько классов. Самые богатые из них должны были платить ежегодно по восьми фунтов золота, следующий за­тем класс платил четыре фунта, самый низкий - два, а те из них, которые по своей бедности могли бы ожидать совершен­ного освобождения от налога, все-таки были обложены семью золотыми монетами. Кроме самих членов сената их сыновья, потомки и даже родственники пользовались пусты­ми привилегиями сенаторского сословия и несли его тяже­сти; поэтому нас не должен удивлять тот факт, что Констан­тин тщательно старался увеличивать число лиц, входивших в столь доходный для него разряд. После поражения Мак­сенция победоносный император провел в Риме не более двух или трех месяцев и в течение всей остальной своей жиз­ни посетил его только два раза для того, чтобы присутствовать на торжественных празднествах по случаю вступления в десятый и двадцатый годы своего царствования. Констан­тин почти постоянно был в разъездах то для упражнения ле­гионов, то для осмотра положения провинций. Трир, Милан, Аквилея, Сирмиум, Нэсса и Фессалоники служили для него временными резиденциями, пока он не основал Нового Рима на границе между Европой и Азией.