Йерве из Асседо - Вика Ройтман

– Очень даже да, – с чувством произнесла Алена. – Вы все время требуете от нас откровенности и злитесь, когда мы решаем хранить наши тайны при себе и не стучим. Мы весь год наблюдаем, как у Аннабеллы едет крыша, а теперь ты заявляешь, что это не достояние общественности. Как сказала бы Комильфо, двойные стандарты налицо.

Но Комильфо ничего не сказала.

– Очевидно, что вам хочется поговорить о том, что произошло. – Тенгиз отставил тарелку с расковырянным пирогом. – Давайте поговорим.

И замолчал. Молчал он без всякого выражения, так, как умел молчать только он.

– Что тут скажешь? – злобно нарушил молчание Юра. – Здесь никто про никого ничего не знает, хоть мы живем под одной крышей почти год. Если бы мы знали, какой у Арта папа, может быть, мы бы иначе к нему относились. Пусть станет достоянием общественности, что только в Израиле способны засомневаться в моем еврействе. В министерстве внутренних дел мне заявили, что документы у меня поддельные. Можно подумать, в Советском Союзе кто-то в трезвом уме станет придумывать себе фамилию “Шульц”. Разве что самоубийца.

Удивленный вздох разнесся по Клубу. Ни фига себе, подумала я, и это Шульц считает, что он плохо относился к Арту?!

– Дегенераты, – с сочувствием сказал Марк. – Только конченые дебилы не распознают в тебе стопроцентного жида.

– Пусть станет достоянием общественности, – вдруг заявил Леонидас, – что мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Я живу на два дома, и в этом есть определенный кайф.

– А я со своим паханом ваще не общаюсь, – буркнул Миша из Чебоксар. – Он забухал по-черному и бросил нас с мамой.

– Где он сейчас? – спросил Юра.

– Хрен его знает. Да мне пофиг. Надеюсь, что он подох под забором вместе со своими кентами.

– Пусть станет достоянием общественности, – выступила Берта, – что в Бендерах сейчас творится полный беспредел. Там какая-то непонятная война непонятно кого с кем, и мои родители не могут свести концы с концами. Я коплю свою стипендию и ни шекеля не трачу, чтобы летом им привезти доллары. А я так мечтала о новой джинсовой юбке из “Кастро”. Знаете, такой с пуговицами спереди, как на рекламе по второму каналу.

– Если нужно, я могу тебе одолжить деньги, – застенчиво произнесла Сельвира. – У моих родителей огромный участок с садом и огородом, и они успешно торгуют на рынке клубникой, редиской и помидорами. А еще они разводят породистых собак. Извини, что я не дала тебе списать иврит.

– Спасибо большое, – сказала Берта. – Ничего страшного, я списала у Сонечки.

– Пусть станет достоянием общественности, – вздохнула глазастая Вита, – что я постоянно ношу линзы, и от этого у меня болят глаза. У меня минус девять, а я стесняюсь ходить в очках, потому что они меня уродуют.

– Не гони, ты неплохо выглядишь в очках, – подбодрила ее грудастая Юля, вероятно единственная свидетельница Витиного позора.

– Виточка, приди завтра в школу в очках, – предложил Фукс.

– Вы будете надо мной смеяться.

– Не будем, честное пионерское, – улыбнулся Фукс, которого на самом деле звали Гришей Боеничевым. – Пусть станет достоянием общественности, что я в Виточку с самого сентября безнадежно влюблен. Я считаю ее самой красивой девушкой во всей Деревне.

– Почему же безнадежно? – спросила Юля. – Вита, скажи ему.

Вита мило покраснела и опустила безразмерные глаза.

– Пусть станет достоянием общественности, – сказала Юля, – что Фукса все считают клоуном, потому что он постоянно понтуется и выделывается, как будто он на сцене в КВНе, и никто его всерьез не воспринимает, кроме Виты. Я права?

– Права, – пролепетала Вита.

– А еще чтоб вы знали, – продолжила Юля, – что большая грудь – это не подарок. Вы хоть представляете себе, сколько сил нужно потратить, чтобы найти лифчик по размеру, и сколько бабок он стоит? И как с этим хозяйством бегать два километра на физре? И разве кто-то мне даст освобождение от спорта из-за большой груди? Скажут – гнилая отмазка. Никто не понимает, какое это наказание. Я из-за этого вечно сутулюсь, и у меня болит спина. После восемнадцати я обязательно сделаю себе пластическую операцию и уменьшу грудь. Родители обещали, что это будет их подарком на выпускной, если я сдам все экзамены не ниже чем на девяносто и поступлю на медицинский.

– Ты больная?! – вскричал Никита. – Не смей!

– Тебя забыла спросить. Я всегда мечтала стать врачом.

– Грудь не смей трогать. Да все пацаны же… – Никита замолк, видимо вспомнив, что все же существуют определенные вещи, которые не должны стать достоянием общественности.

– Пусть станет достоянием общественности, – сказал Натан Давидович, глядя на крошки в опустевшей тарелке, – что Комильфо меня террозирует. Да это и так достояние общественности. Она невозможный человек, у нее не все дома, и она даже не способна сказать вслух три простых слова на русском языке. Но я ее люблю все равно. Я сто раз пытался ее разлюбить, но у меня ничего не вышло. Вот это настоящее наказание.

– Вам нельзя расставаться, – изрек Юра. – Вы самая устойчивая пара во всей нашей группе, да и единственная на данный момент. Вы оплот стабильности.

Ничего себе “оплот”. Если это оплот, то как выглядит нестабильность?

– Шульц прав, – произнесла моя бывшая лучшая подруга. – Комильфо, скажи Натану Давидовичу, что ты его любишь.

Я была очень тронута всем происходящим. Нет, “тронута” – слабое слово.

– Пусть станет достоянием общественности то, что написала Влада, – сказала я.

– Ты уверена? – впервые заговорил Тенгиз.

Все уставились на него с изумлением, будто только сейчас вспомнили о его присутствии.

– Да.

– Комильфо… – Потусторонний черный взгляд просверливал меня до самой изнанки. – Разве ты хотела это сделать достоянием общественности?

– Последняя воля человека – закон, – с достоинством произнесла я.

– Окей.

Вожатый достал из кармана сложенный вчетверо лист, выдранный из школьной тетрадки, тщательно исписанный с двух сторон, и зачитал вслух:

Дорогая группа десятого класса Деревни Сионистских Пионеров, учащаяся в программе “НОА”!

Когда вы прочтете это письмо, меня уже не будет в живых. Я надеюсь, что вы найдете это письмо и что мадрихи не станут его от вас скрывать, хоть с них станется. Я хочу, чтобы оно стало достоянием общественности, даже если я случайно выживу. Я хочу, чтобы вы запомнили меня навсегда. Я хочу, чтобы вы принесли на мою могилу много цветов: желательно красные розы, но можно и белые хризантемы.

Я не откажусь и от тюльпанов, только вряд ли вы их в Израиле найдете. Сделайте мне одолжение и не несите гвоздик, у меня от них обостряется хронический гайморит.

Когда вы будете меня