Йерве из Асседо - Вика Ройтман

хоронить, прошу вас, включите песню “Крематория” “Маленькая девочка со взглядом волчицы”. Никто из вас не виноват в моей смерти, кроме Комильфо. Меня убила Комильфо.

Настало время раскрывать тайны, и, поверьте, я делаю это ради вас, моя любимая группа, потому что хочу, чтобы напоследок вы знали, что за люди вас окружают, и не позволяли им ввести вас в заблуждение. Все вам врут, включая мадрихов. Комильфо всегда меня ненавидела, потому что ей тоже хочется быть такой же красивой, сексапильной и привлекательной, но ей с внешностью не повезло. Она даже брови не может выщипать по-человечески, и из-за этого она меня убила.

Это из-за нее я рассталась с Артом. Это она рассказала Арту, что Юра Шульц за мной ухаживает, и поэтому Арт устроил разборки с Юрой, из-за которых бедного Юру чуть не выгнали из Деревни.

Арт тоже нас покинул из-за нее. Он не выдержал ее издевательств. Это она написала у него на лбу “зона”. Я сама видела, когда случайно проходила мимо. Она разрушила наши отношения, а Алена ей помогала.

Комильфо манипулирует Аленой, потому что Алена не способна ей противостоять. Алена боится ее, завидует и ревнует к Натану.

Комильфо использует Натана в своих корыстных целях, потому что он единственный человек, способный вынести эту эгоистичную стерву.

Я давно хотела съехать из первой комнаты, но Комильфо отговаривала меня, потому что я вроде как единственная девушка, которая может научить ее соблазнять мужчин. Комильфо настучала мадрихам, что я ненормальная, а они ей поверили, и за это они тоже меня возненавидели. Тенгиз всегда ей верит. А мадрихи не должны создавать себе фаворитов, они должны относится к нам всем одинаково, иначе они непрофессиональны и за это их следует увольнять.

Однажды я случайно подслушала, как Комильфо рассказывала Алене, что у Тенгиза когда-то была дочка, но она погибла. Тенгиз вам об этом никогда не расскажет, он рассказал только Комильфо. А Комильфо не умеет хранить чужие секреты, несмотря на то, что это правило прописано в заповедях нашей комнаты. Вы можете пойти и посмотреть собственными глазами: заповеди висят у нас на доске.

Мне также известно, что Тенгиз никогда не выходит из Деревни. Я думаю, это известно вам всем, просто, в отличие от меня, вы никогда об этом не задумывались. Это же ненормально, и вы должны сделать все, чтобы вам поменяли мадриха на здорового человека. Напишите в дирекцию программы декану Антону Заславскому и все ему расскажите. И Виталию расскажите. Заручитесь помощью ваших родителей, они тоже обязаны знать, что за воспитатели с вами работают. То, что здесь происходит, абсолютно безумно и должно поменяться.

Я хочу, чтобы вы знали, что Комильфо тайно пишет книжку, в которую каждый из вас может попасть, как попала я и Шульц. Она может сотворить с вами все что угодно. Если вы окажетесь в числе ее врагов, она напишет о вас гадости и смешает с землей. Это глупая книжка, дурацкая и бесталанная, но она тоже должна стать достоянием общественности, чтобы вы все знали, чего ожидать от Комильфо. Она нас ни во что не ставит и не уважает. А теперь я умираю, потому что она сделала мою жизнь невыносимой.

Не забывайте обо мне никогда-никогда.

Прощайте.

Я вас любила.

Аннабелла-Владислава Велецкая-Крафт.

Тенгиз сложил бумагу и спрятал в карман.

Все молчали. Все смотрели на меня. Сто тысяч глаз инквизиторов, судей и палачей.

– Охренеть, – сказал Миша из Чебоксар и добавил еще несколько нецензурных слов. – Ты что, Тенгиз, в натуре потерял дочку?

Глава 41

Мадонна бургундского канцлера

Удивительно, но когда я мысленно возвращаюсь в Деревню, первым делом в сознании всплывают светлые моменты. Чтобы вспомнить страшные, следует напрячь память.

Я напрягаю память…

Я помню улыбающееся небо, яркие насыщенные краски, сухой прозрачный горный воздух, постоянный гул кондиционеров и пчел, Фридочкины торты и удушливые объятия – “Девулечки, что вы как сонные мухи? Накрываем стол живенько!”. Машу в потертом кресле, поджавшую под себя ноги: “Я слышу, что тебе грустно, но это ведь лучше, чем страшно”, – и тиканье настольных часов; стремительно проносящееся и растянутое до бесконечности время.

Разговоры по душам после отбоя в темноте, когда глаза уже спят; таинственный шепот: “Я с ним переспала”. – “Я так и знала! И как?” – “А никак. Я не понимаю, почему все только об этом и говорят. Я ничего не почувствовала”.

“Дым сигарет с ментолом. Пьяный угар качает”, – в сотый раз врубил кто-то в мальчиковой комнате и восторженно рыдает над разбитой любовью.

“Не плачь, Алиса, ты стала взрослой”, – вразнобой поют девчонки.

Я помню неповоротливую святость белесых иерусалимских камней, тоску по морю. Экскурсию в старинный Яффский порт, почему-то похожий на Мальту. Оживленный, легкий и беспечный Тель-Авив, запруженные пляжи и многоэтажные гостиницы. ”Я буду жить в Тель-Авиве после школы, я уже решила, – заявляет Алена, прижавшись носом к автобусному окну. – Давай вместе снимать квартиру”.

Горячие губы и ласка Натана, постоянные ссоры и радость очередного перемирия. Фридмана в безупречно выглаженной светлой рубашке и до блеска начищенных туфлях. Его благородные седины, строгое лицо и речь без единой запинки. И один-единственный раз – хохот, даже дикий ржач.

Миша из Чебоксар, ковыряясь в ухе, слушает в Клубе “Любэ”.

Я помню смеющееся солнце, блестящее на лысине Тенгиза. Облако горького дыма. Тяжелый взгляд. Асседо благословенно… Последние капли детства.

Приморский бульвар – каштаны и платаны. Потемкинская лестница. Дюк. Я стою у пьедестала, а рядом – мой мадрих. Как он там оказался? Нет, такое невозможно. Бойся своих желаний. Это плохое воспоминание. А может, не воспоминание, а плод воображения? Сон? Как их различить? В Асседо все бывает, край морской не знает граней; все случается однажды – ночью поздней, утром ранним…

Семь принесенных жертв.

На самом деле все смотрели не на меня, а на Тенгиза.

– В натуре, – ответил мадрих. – И пусть это станет достоянием общественности.

Я усиленно пыталась понять, что с ним происходит, но на его лице по-прежнему отсутствовало хоть какое-нибудь вразумительное выражение.

Всем хотелось молчать и дальше, но Миша хотел иначе:

– А как она умерла?

Тенгиз сказал “теракт на поселениях, в восемьдесят девятом”, и больше ничего.

– Поселения это где? – спросил глубоко потрясенный Миша.

– На севере от Иерусалима, в землях колена Вениаминова, там, где Самария, – просветил Мишу Натан. – Это спорные территории. То есть они, бесспорно, принадлежат нам, но сволочи палестинцы так не думают.

– Палестинцы – типа арабы? – не унимался Миша.

– Типа