Йерве из Асседо - Вика Ройтман

– Че, серьезно? Как они доехали до Израиля?

– Кончай тупить, – шикнула на Мишу Вита.

– А ты правда никогда… не выходишь из Деревни? – робко спросила Сельвира.

– Правда, – ответил Тенгиз, – никогда.

– Но почему? – спросила соседка Сельвиры.

– Потому что забор заколдован злыми чарами, – криво усмехнулся Тенгиз.

– Но ты же как-то сюда попал, – резонно заметила ошарашенная Соня. – Ты же не родился в Деревне.

– Я родился в Грузии, – сказал Тенгиз. – В Батуми. На берегу Черного моря.

– Влада права, – вдруг вскочил Юра. – Ты не должен работать мадрихом, раз ты даже не можешь поехать со мной в министерство внутренних дел! Это непрофессионально!

– Да заткнись ты, зануда! – рявкнул Никита.

– Вот точно, – согласился Марк. – Тенгиз все свои обязанности исполняет и не выходя из Деревни. Будто кто-то кроме тебя это замечал до сегодняшнего дня.

Галдеж усиливался. Смятение достигло предела. Кто-то вскакивал с мест, кто-то менялся местами.

– Владу проворонили, – не унимался праведный Юра. – Мы действительно ничего вокруг себя не замечаем! Человек себя чуть не убил, а мы и не подозревали. Если бы Алена и Комильфо нам рассказали, что происходит в их комнате, если бы все здесь исполняли свои обязанности…

– Тише, – гулко разнеслось по Клубу. – Сядьте. И немедленно забудьте про “еслибы”. Никто. Ни в чем. Не виноват.

И все умолкли и сели, хотя про “еслибы” вряд ли забыли.

– Я должен был вам раньше рассказать, – проговорил Тенгиз отрешенно. – Люди должны быть откровенными друг с другом. Но когда человек решает прервать свою жизнь, это всегда непредсказуемо, не важно, какой информацией о нем вы обладаете и сколько глаз за ним следят. И это всегда его личное решение. Никакая Комильфо тут ни при чем и все остальные тоже… Словами убить невозможно, это всего лишь миф…

Тенгиз осекся. Мне показалось, из него выкачали все силы. От телебашни ничего не осталось, теперь башня была Пизанской. И еще почему-то показалось, что он говорил не о Владе, а о себе, и опять сделалось страшно. Неужели мысли о самоубийстве приходили в голову каждому? Вот мне никогда не приходили, честное слово, только как фигура речи…

И тут в Клуб ни к селу ни к городу вошла психолог Маша, подошла к Тенгизу и сказала на ухо пару слов.

– Да ради бога. – Тенгиз резко встал, приволок свой стул к середине комнаты, и Маша на него уселась.

Сам он отошел в угол, прислонился к стене, сложил руки на груди и стал делать вид, что его больше не касается то, что здесь происходит. Маша на него взглянула с оттенком укоризны.

Присутствие Маши в общежитии было настолько неорганичным и выдранным из контекста, как если бы, допустим, ванэйковскую Мадонну бессовестно вырезали из интима с канцлером и переклеили в рембрандтовскую толпу “Ночного дозора”. И это вовсе не значит, что Маша хоть каким-то образом напоминала бургундскую Мадонну, ни в коем разе, напротив: в отличие от последней, Маша выглядела уставшей, потрепанной и встревоженной, но все уставились на нее с удивлением.

Мне нехотя пришлось признать, что некоторые члены группы с ней знакомы, а некоторые нет. Оба этих варианта мне не понравились. Есть люди, чье место в ограниченных пространствах, черту которых они не вправе переходить.

– Влада умерла?! – вскричала вдруг Сельвира, вероятно решив, что присутствие чужого человека не предвещает ничего хорошего.

– Нет, нет, что ты, я пока… Я не знаю… – заметно дрожащим голосом обратилась моя поруганная Маша к группе. – Нет, я не поэтому… Меня зовут Маша, я психолог. Семен Соломонович попросил меня провести с вами беседу насчет происш… насчет… Насчет… поступка Влады Велецкой. Я понимаю, что для вас это сильное потрясение. Наверное, было бы лучше и привычнее, если бы вас навестил Виталий, но он не мог к вам приехать, потому что занят. Так что я с вами, чтобы об этом… поговорить.

Многие закатили глаза, некоторые посмотрели на Тенгиза, а я все пыталась вычислить, кто еще ходит к Маше и мне не доложил.

– Мы уже обо всем поговорили, – снова возник Миша из Чебоксар. – Сколько можно трындеть об одном и том же?

На самом деле “об этом” кроме Юры никто ни слова не сказал.

– Миша прав, – раздался недовольный голос из-за угла. – Мы уже успели о многом поговорить. Я прочел им письмо, которое Влада оставила.

Машины выразительные глаза полезли на ее не менее выразительный лоб. Вероятно, она хотела сказать: “Ты что, поехал мозгами?”, но удержалась от комментария.

Не отрываясь от стены, Тенгиз передал записку сидевшей рядом Ренате из Вильнюса, а она отнесла ее Маше. Та пробежалась глазами по листу. Выражение ее лица несколько раз менялось, а брови взлетали все выше. На этот раз она не сдержалась.

– Элоим йишмор, – вырвалось у нее шепотом, что означало “Господи, помилуй!”.

Если бы у взглядов были магические силы, то взгляд, которым Маша одарила Тенгиза, низвергнул бы его в Аид и одновременно вернул бы ему утраченную дочку. Потом Маша посмотрела на меня, но я отвернулась. Она казалась мне чужой.

– Значит, вы ознакомились с содержимым письма вашей одногруппницы. Как вы считаете, правильно ли так поступать?

– Не ваше дело, – гаркнул Миша. – Кто вы такая вообще? Зачем она сюда пришла?

– Это психолог Маша, вам же объяснили, – сказал Тенгиз. – Она сюда пришла, чтобы вы ей рассказали, какие ощущения у вас вызывает попытка самоубийства вашей одногруппницы. Как вы это ощущаете внутри себя, что у вас это вызывает, какие мысли и ассоциации появляются у вас от слов “самоубийство”, “смерть”, “гибель” и из какого места…

– Тенгиз… – пробормотала Маша.

– Тенгиза здесь нет, – сказал Тенгиз.

Она совсем съежилась на стуле и уменьшилась в своих и так незначительных размерах. Мне стало ее невыносимо жаль. Я подумала о том, каково ей прийти в незнакомую сплоченную компанию и разговаривать о том, что натворила ее же пациентка.

– Что вы хотели у нас спросить? – решила я прийти ей на помощь.

Маша устроилась чуть поудобнее, насколько позволял стул, сидя на котором невозможно поджать под себя ноги.

– Я готова выслушать все ваши мысли… Должно быть… для вас было очень травматично… Прежде чем говорить, называйте, пожалуйста, свои имена.

– Ничего не травматично. Просто бред какой-то. Меня зовут Натан Давидович.

– Идиотизм. Меня зовут Алена. Да еще и письма мерзкие писать напоследок…

Тут Маша очнулась от спячки, забыла о том, что предлагала две реплики назад, и бросилась защищать свою пациентку.

– Попытка самоубийства является криком о помощи. Это действие, вызванное душевной болью и страданием, которые очень сложно высказать