Йерве из Асседо - Вика Ройтман

мозги, снисходительно потрепала по щеке, оценивающе вгляделась в лицо и заявила:

– Неудивительно, что Натан тебя бросил. Что же ты сотворила со своими бровями?

– Я их выщипала.

– Безруко получилось. Левая бровь у тебя в два раза толще правой, а правая – длиннее. Почему ты не позволила мне заняться твоей внешностью? Я же столько раз тебя просила.

– Неужели я совсем не красивая? – спросила я с тоской.

Но тоска не была вызвана конкретными бровями, она была абстрактной.

– Не то чтобы совсем, в принципе, в тебе заложен некий потенциал женской привлекательности, но…

– Но?

– Но ты должна понимать, что мы с тобой находимся на разных ступенях иерархической лестницы.

Аннабелла тоже меня больше не удивляла. Меня вообще ничего не удивляло и, похоже, уже не могло удивить.

– Это правда, что ты ходишь к Маше? – спросила я.

Аннабелла вздрогнула, и ее губы побледнели.

– Эта психологическая сволочь тебе рассказала! Я так и знала, что ей нельзя доверять. Ее разговоры про конфиденциальность – сплошное вранье. Она специально заставляет нас поверить, что хранит секреты, чтобы мы выворачивались наизнанку, а потом о нас сплетничает и все докладывает мадрихам и учителям. Мне, между прочим, тоже все известно про твоего Фриденсрайха, дюка и Зиту.

Тут у меня все внутри похолодело, съежилось, и когда она произнесла вслух эти имена, такое было ощущение, будто в святая святых вторглись грязными кирзачами “Доктор Мартенс” и все кругом затоптали. А Аннабелла продолжила как ни в чем не бывало:

– Ты вообще-то меня должна благодарить за Фриденсрайха, – и указала пальцем на яркую цветастую картину Хундертвассера, висевшую над ее кроватью. – Ты его у меня сплагиатила.

Мне захотелось скрепить ей рот степлером, лишь бы она никогда больше не произносила вслух это имя.

– Я столькому тебя научила. Со всеми художниками ты познакомилась благодаря мне, и с бардами, и с Анаис Нин, и с сексом. Но ты настолько неблагодарна, что убила меня – вот так вот взяла и выкинула на помойку, как будто я никому не нужная половая тряпка.

– Что ты несешь? – пробормотала я. – Я тебя не убивала…

Но это было не полностью правдой. Мадемуазель Аннабелла из Ксвечилии, юная дочь князя фон Крафта, хозяина южного порта в Асседо, в самом деле лишила себя жизни. Только откуда это было известно Владе?!

– Станешь отрицать, что ты заставила меня выброситься с самой высокой колокольни и что все ждут моих похорон? Никакой совести, Комильфо, у тебя нет. Я же тебе сто раз говорила, что никогда не собиралась кончать жизнь самоубийством, а ты взяла и все перевернула с ног на голову. К тому же ты меня просто так убила, потому что твоему Фриденсрайху необходимо было принести одну из семи жертв, чтобы вылечиться. Как будто я не человек, а деталь для продвижения сюжета. Я требую, чтобы ты вычеркнула этот эпизод. Я хочу переспать с Фриденсрайхом и чтобы он из-за меня потерял покой, а не из-за беглой проститутки. Ты же сама утверждала, что я была самой красивой барышней в Асседо. Так что все остальное просто недостоверно.

Тут я поняла, что Маша была ни при чем. На одно мгновение почувствовала облегчение, но оно моментально сменилось еще более страшным пониманием.

– Ты… ты что… прочла мои тетради?

– Прочла, – ответила Аннабелла без капли смущения, на которое она не была способна.

– Ты… – Яне находила слов. – Ты… ты посмела копаться в моих трусах!

– В наших заповедях не прописано, что в вещах нельзя копаться. Мы одна семья, и все у нас должно быть общим. Раз тебе можно без спроса использовать мое имя в своей книге, я тем более имею полное право ее читать. И вообще, что в этом такого? Можно подумать, твоя книга – великий секрет. Да ты лицемерка и только и мечтаешь о том, чтобы все ознакомились с тем, что ты строчишь, но стесняешься показать. Так что вместо того, чтобы на меня смотреть как на врага народа, лучше скажи мне спасибо.

– Спасибо?!

– Ну да. У тебя абсолютно неразборчивый почерк, и я приложила массу усилий, чтобы все прочесть. Я прекрасно разбираюсь в литературе и могу сказать, что хоть ты и нелогичную ерунду пишешь, ее очень даже увлекательно читать. Я хотела показать Юре, потому что про него там тоже есть, но он отказался, потому что корчит из себя эталон благородства. А еще на твоем месте я бы убрала Зиту и евреев, они там ни к селу. Я разрешаю тебе писать про меня. У меня много тайн в прошлом и очень богатая биография, ты можешь ею воспользоваться.

– Я в курсе, что у тебя богатая биография, – не выдержала я и вскочила с кровати, смяв все параболы и гиперболы. – Когда папаша использует дочь вместо собственной жены, лишенной родительских прав, это прибавляет героине шарма. Пожалуй, я таки об этом напишу. И потом всем дам почитать. Потому что я лицемерка и только и мечтаю о том, как бы все ознакомились с моим творчеством, а мы одна семья, и оно должно стать достоянием общественности.

После этих слов на лице Влады появилось такое выражение, будто я вонзила ей копье в горло. Она открыла рот. Потом закрыла. Захлопала глазами, подергала плечами, покачала головой, и я вообразила, что она сейчас изобразит обморок, с нее станется. Но мне не было ее жаль. Мне хотелось сбросить ее с самой высокой колокольни Старого города и на похороны не явиться.

– Тебе Маша рассказала, – снова пролепетала Влада.

И хоть лежачего не бьют, я не могла отказаться от соблазна.

– При чем тут Маша? – решила я ее добить. – Набоков мне рассказал. В отличие от тебя, я читаю книжки, не удовлетворяясь обложкой и кратким содержанием. И понимаю прочитанное. В голове не укладывается, что тебя приняли в эту программу. Наверное, психологи были с большого бодуна. Тебе дорога туда же, куда и Арту. Зря ты его разлюбила – он тебе больше подходил, чем поваренок из Бейт-Цафафы. Может, об этом тоже написать и дать почитать Фридочке, Тенгизу, Маше, а заодно и твоему психиатру? Я отдала тебе свою кровать у окна, выгораживала тебя перед Артом и защищала от него, выслушивала твои бредни про настоящих женщин. Из-за тебя чуть не выгнали Юру, да и Арта из-за тебя отсюда забрали, и Милену уволили, и чуть не уволили Тенгиза, а тебе все пофиг, и ты ведешь себя так, как будто всего этого вообще никогда не происходило и тебя не касалось. Ты в течение восьми