Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

— Намедни отпросился я у воеводы князя Ивана Богдановича Милославского сбегать в слободу Лаишевскую, что от Синбирска в семи верстах. Тамо у меня молодая женка оставлена, всего два месяца минуло, как обручились. Когда прослышал, что бой под городом, по сполошным колоколам собора, а тот сполох и окрестные церкви подхватили, то и побежал к воеводе, да и наскочил на казачий дозор…

— Нешто воевода без тебя усохнет от тоски, что кинулся к нему средь ночи, а? — засомневался Михаил Хомутов: не всякий стрелец, уходя к дому, спрашивает дозволения у воеводы, на то сотник есть!

— Да я ведь в денщиках при воеводе князе Иване Богдановиче состою, — ответил Тимошка, словно удивился, что стрелецкому командиру это в новость.

Хомутов даже присвистнул — вот так голубок в сети влетел! Надобно попытать с ним счастье!

— Степан Тимофеевич спрос с тебя снимал?

— Нет… Спрашивал меня есаул Лазарка Тимофеев, ему я все по чести и рассказал.

Задумался крепко Михаил: довериться ли княжескому денщику? А ну как войдет в город с атамановыми посланцами, а потом сполошным криком и выдаст детям боярским?

— Не сомневайся во мне, сотник, — поняв по напряженному лицу Хомутова его затруднительное положение, неожиданно сам пришел на помощь Тимошка. — Тому всего полчаса назад присягнул я на верность царевичу Алексею Алексеевичу. И присягу ту на святой иконе взял с меня отец Павел. Сказывай, сотник, какая нужда во мне?

Хомутов взял Тимошку за локоть, отвел подальше от лишних ушей:

— Надобно тебе воротиться в Синбирск, Тимоша… Да не одному, а с посланцами от Степана Тимофеевича к синбирским стрельцам с прелестными письмами. Поведешь? Смертное это дело, прикинь умом поначалу, а уж потом решайся.

Тимошка задумался, сунул пятерню под шапку, почесал затылок, словно что-то прошептав про себя, пошевелил губами, потом поднял на сотника азартом загоревшиеся глаза, с молодецкой отчаянностью махнул рукой в сторону острога:

— Поведу! А одно письмо мне дайте для верности. Мало ли что может в остроге случиться… Есть у меня верный человек на примете, — добавил Тимошка и прищелкнул языком для большей убедительности. — С него и начнем пытать те атамановы письма — возьмут ли наших стрельцов слова за душу аль отскочат, как горох от стенки…

— Кто он? — спросил Михаил Хомутов, понемногу входя в уверенность, что дело может сладиться не худо.

— Да Федька Тюменев, родной братец моей женушки. Давно косится и топор точит на своего казачьего сотника за постоянные зуботычины!

— С чего это взъелся Федькин начальник? — уточнил Михаил.

— А все из-за моей Василисы. Она в девицах еще бегала. Так тот сотник трижды к ней сватался, поначалу родители Василисы отнекивались по молодости дочки своей, а ныне по весне, как ей семнадцать лет исполнилось, ушел сотник со двора с тыквой…[140] Ну и взъелся на Федьку да на меня. Только я далековато от него, у князя под защитой, а Федьку тиранит почем зря.

— Гоже! Свой человек не выдаст. У твоего Федьки попервой и укроются наши посланцы. Идем теперь со мной, и никому ни полсловечка, что возвращаешься в город…

Взяв у Алешки Холдеева прелестные письма от атамана, Михаил Хомутов вернулся к своему стану, позвал Никиту Кузнецова, потом отыскали Игната Говорухина, втроем отошли в укромное местечко под каменной стеной монастыря. Здесь и сказал тихим голосом о важнейшем поручении атамана. С тревогой и пытливо вглядываясь в глаза товарищей, спросил:

— Нет ли робости от неверия в добрый исход дела? Надобно хоть и головы сложить, а поднять синбирян, стрельцов и посадских. Читан в городе указ великого государя супротив Степана Тимофеевича, и писан он московскими боярами, так нужны в городе и прелестные письма атамана…

Никита без слов пожал локоть Михаилу, давая знать, что готов идти. Говорухин наморщил израненный волчьими когтями лоб, решительно пристукнул кулаком о колено — а сидели на толстом бревне, в темноте, и только слева на стругах у реки да вверху над обрывом полыхали отсветы костров и факелов, — сказал с легкой насмешкой над собой:

— В Саратов ходил, в Самару ходил, стало быть, Богом велено и в Синбирске мне быть. Только как бы на сей раз воеводских когтей и тутошней дыбы избежать? Спина не зажила толком от старых батогов… Ну, да за битого двух небитых дают, не так ли? Авось тутошний воевода и без меня в достаточном гневе пребывает, чтоб злить его своим ликом царапанным…

— А где ваш-то воевода, что на Самаре был? — полюбопытствовал Тимошка Лосев, заглядывая сбоку и вверх на высокого Игната.

— Да как ушел в ершову слободу, так и не воротился покудова, — хмыкнув, ответил Говорухин. — Ты, что ль, соколик, поведешь? Пригожий малый, жаль будет, ежели убьют… Ну, коль надумал атаман печь пироги, то кинем в воеводское тесто сырых казацких дрожжей для закваски.

— Идемте к Степану Тимофеевичу, коль согласны, — поднялся с лежачего бревна Михаил Хомутов…

Собрались в шатре Разина, чтоб никто лишний не доглядел и не приметил тайных сборов. Сыскали для Никиты и Игната подходящие одежды, обрядили в детей боярских, каких теперь в Синбирске тьма. Атаман осмотрел их придирчиво, спросил у Тимошки:

— Как мыслишь в острог пролезть?

Тимошка сверкнул белозубой улыбкой, ответил:

— Есть у меня, батюшка атаман, одно приметное местечко, почти у караульных под носом, а им и невдомек. Тем лазом я уже несколько раз пользовался, бегая по ночам к Василисушке… Воеводе говорю, будто у Федьки заночую, а сам — шмыг, да и был таков до утра! И стрельцы в воротах ничего не знают.

Степан Тимофеевич потрепал его по плечу, перекрестил всех, обнял поочередно и сказал:

— Идите! Лазарка Тимофеев проводит вас до сторожевых постов, иначе казаки не выпустят, ухватят как воеводских подлазчиков.

Вышли из шатра, когда было уже за полночь. Над темной землей сквозь тучи изредка проглядывала луна, робко мигали звезды, да тихо шелестел ветер в лесных колках по оврагам волжского берега. Со стороны Казанской дороги приближаться к острогу не отважились — там стояли дозоры воеводы Борятинского, потому пошли в обход, берегом Волги. Здесь можно было, крадучись, пройти одному, двум, хорошо зная местность, чтоб не сорваться с кручи, но большой толпой не проскользнуть.

У края обрыва Лазарка и Хомутов остановились, молча обняли посланцев. Походный атаман хлопнул Тимошку Лосева по плечу, тихо сказал на прощание:

— С Богом идите. Помните: ночь эта и день завтрашний ждем от вас вестей, к той ночи возвращайтесь… И остерегитесь воеводских ярыжек, зазря себя не раскрывайте.

Никита, Игнат и Тимошка, сняв шапки, поклонились и пропали в темноте небольшого, кустами заросшего овражка. Лазарка Тимофеев и Михаил Хомутов, сдерживая гулкое и потому, казалось, далеко слышимое биение сердец, постояли с полчаса, ожидая, не будет ли сполошных выстрелов из ближних городских строений, бережно пошли к атаману сообщить, что посланцы ушли в острог и вроде бы все обошлось как нельзя удачно… Пока удачно.

2

Никита Кузнецов и ранее не раз бывал в Синбирском городе, обнесенном глубоким рвом, валом и частоколом, под которым они пролезли на склоне одного овражка, где земля, как приметил Тимошка, после недавних обильных дождей малость просела. Помогая друг другу, пролезли, будто собаки под воротами, на животах, потом бережно отряхнулись и крадучись пошли вдоль каких-то заборов, под редкий и ленивый собачий лай. Заслышав издали топот коней дозорных казаков или детей боярских, которые объезжали улицы города ради досмотра от татьбы и разбоя, Тимошка молча давал знак Никите и Игнату затаиться, а потом они либо уходили в ближний переулок, либо укрывались за бревенчатыми углами амбаров, бань, приседали в заросшую бурьяном сподручную канаву: хотя и наряжены детьми боярскими, да под сыск и разбирательство попадать не хотелось.

Прокричали уже предрассветные петухи, Тимошка заторопился, подозвал к себе спутников поближе, прошептал:

— Теперь скоро будет двор Федьки Тюменева. Вона, близ той деревянной церкви, видите, кресты дыбятся над посадскими крышами? Там он проживает… Хорошо, ежели сам дома, а коль в дозоре, так женка с перепугу, стук заслышав, может нырнуть в подпол, — и тихонько засмеялся. И тут же чуть слышно посвистал, словно своей, большеголовой собаке, которая собралась было гавкнуть, но на свист Тимошки лишь раскрыла пасть да так и замерла, просунув в подворотню морду между лапами.

— Вот умница, тако и стой, — прошептал Тимошка, словно знал какой заговор на собак. — А пойдет кто из воеводских ярыжек — греби лапами пыль до луны! — Тимошка созорничал, а Никита даже позавидовал: вот молодость! На смертное дело идет с атамановым посланием, а дерзок в смелости до безрассудства: будто крадется за девками на посиделки, чтоб подглядеть и прознать их заветные на гаданиях тайны…