Великая война. 1914–1918 - Джон Киган

карты, обновлявшиеся почти ежедневно, ещё не существовало радиосвязи, которая могла бы корректировать огонь артиллерии в реальном времени. Полевые радиостанции уже разрабатывались, но будет ли от них толк, оставалось не ясно, ведь только для того, чтобы перенести аппаратуру, в основном тяжёлые аккумуляторы, требовалось 12 человек. Разведывательная авиация могла по радио корректировать огонь артиллерии, но не имела связи с пехотой, а указать необходимые цели было под силу лишь ей[501]. Поскольку до появления танков единственным способом быстро преодолеть систему окопов противника была координация атаки пехоты с огневой поддержкой артиллерии, неудивительно, что битва на Сомме — как и предыдущие, а также большинство последующих сражений — как военная операция не развивалась.

Таким образом, большую часть обвинений в адрес военачальников Первой мировой войны, в частности в некомпетентности и непонимании ситуации, можно считать беспочвенными. Генералы — после того, как были отправлены в отставку действительно некомпетентные, не способные понять ситуацию, не выдерживающие физических или психологических нагрузок, — в целом пришли к пониманию сути войны и принимали решения настолько рациональные, насколько это было возможно, используя имеющиеся в их распоряжении средства. Лишённые связи с войсками после начала операции, они стремились преодолеть эти препятствия и свести к минимуму непредвиденные обстоятельства, которые неизбежно возникали после начала сражения, а также предугадать ответные действия противника. И соответственно — более детально планируя операции. Они поминутно расписывали манёвр пехоты и буквально до метра зоны концентрации артиллерийского огня в попытке не столько предопределить результат, сколько создать для него предпосылки. Разумеется, эти попытки оказались тщетными. Действия людей непредсказуемы, особенно в таком динамичном действии, как бой. Средства, способные изменить ход сражения (надёжные бронированные машины высокой проходимости, портативные передатчики, обеспечивающие двустороннюю радиосвязь), пока ещё оставались недоступными. Такие средства уже разрабатывались, но до их широкого внедрения оставалось несколько лет, и генералы попали в железные оковы технологий, прекрасно подходивших для массового уничтожения людей, но не позволявших обеспечить гибкое управление, удержавшее бы это уничтожение в границах, которые впоследствии хоть кто-нибудь посчитал бы приемлемыми.

Настроения на фронте и в тылу

Можно ли вообще считать приемлемым уничтожение жизни — убийство людей? К началу 1917 года этот вопрос все чаще задавали в каждой воюющей стране. Солдаты на фронте, вынужденные соблюдать дисциплину и связанные узами боевого братства, могли по-своему защищаться от безжалостного молоха войны. Как бы то ни было, им платили, хотя и немного, и их кормили, зачастую обильно. За линией фронта всё воспринималось иначе, здесь тяготы войны обрушивались на психику людей, вызывая у них тревогу и чувство обездоленности. Каждый солдат знал — изо дня в день, а иногда и поминутно, — грозит ли ему опасность. Те, кто остался дома, в первую очередь жёны и матери, несли бремя беспокойства и неуверенности, от которого сами солдаты были избавлены. Ожидание телеграммы, которой военные власти извещали родственников о ранении или гибели близкого человека, в 1917 году стало неотъемлемым элементом повседневной жизни. И часто такая телеграмма приходила, слишком часто… К концу 1914 года 300.000 французов были убиты, 600.000 ранены, и эти скорбные показатели продолжали увеличиваться. К исходу войны погибло 17% мобилизованных, в том числе четверть пехотинцев, набиравшихся преимущественно из городского населения, на которое пришлась третья часть всех потерь. В 1918 году во Франции насчитывалось 630.000 солдатских вдов, большинство в расцвете лет и без всякой надежды снова выйти замуж[502].

Самые большие потери Франция понесла в 1914–1916 годах, и тогда же начали выплачиваться денежные пособия иждивенцам солдат. Это несколько уменьшило негативные настроения в обществе, и официальные лица даже назвали такие пособия главной причиной спокойствия в стране[503]. Подавить антивоенные чувства помогли высокие зарплаты в оборонной промышленности, а также удовлетворение от того, что государство берёт на себя долю ответственности за семьи тех, кого послало на войну. Женщины, оставшиеся с детьми, или старики, сыновья которых ушли на фронт, оценили это. В 1914 году Франция оставалась преимущественно аграрной страной. Сельские общины приспособились к отсутствию молодых людей, и нехватки продуктов нигде не было. Тем не менее в 1917-м люди устали от войны, и это стали понимать те, кто в силу служебных обязанностей следил за настроениями в обществе, — мэры, префекты, цензоры. В городах, где многие молодые мужчины освобождались от призыва или были возвращены с фронта на заводы и фабрики, настроения считались удовлетворительными, но в сельской местности, как указывалось в одном из официальных докладов, моральный дух значительно снизился, там уже не наблюдалось прежней стойкости и решимости[504]. К июню 1917 года, когда сей доклад был написан, утрата этих самых стойкости и решимости стала широко распространённым явлением и во французской армии.

В Германии боевой дух вооружённых сил и народа оставался высоким. Хотя к концу 1916 года погибло более 1.000.000 солдат — 241.000 в 1914-м, 434.000 в 1915-м, 340.000 в 1916-м, — успехи на фронте, результатом которых стала оккупация Бельгии, севера Франции и Русской Польши, а также разгром Сербии и Румынии, оправдывали в глазах общества эти жертвы. Тем не менее цена, которую платила экономика страны за эту, казалось бы, успешную войну, становилась слишком высокой, чтобы платить её и дальше. Качество жизни людей ухудшалось. Смертность среди женщин по сравнению с довоенной увеличилась на 11.5% в 1916 году и на 30.4% в 1917-м — этот рост был связан с болезнями, вызванными, в частности, недоеданием[505]. Если Франция удовлетворяла потребности в продовольствии за счёт своего сельского хозяйства, Британия сохраняла довоенный уровень импорта вплоть до середины 1917 года, когда развязанная немцами неограниченная подводная война начала создавать серьёзные проблемы, то Германия и Австрия почувствовали тяготы блокады уже в 1916-м. В 1917 году потребление рыбы, яиц и сахара уменьшилось вдвое. Одновременно резко сократились поставки масла, картофеля и других овощей. Зима 1916/17 года стала «зимой репы» — этот безвкусный и не обладающий питательной ценностью корнеплод заменил большинство продуктов или дополнил их. Кофе, прежде обязательно бывший в каждом немецком доме, теперь остался только на столе у богачей, а предметы первой необходимости, такие как мыло и керосин, строго нормировались. «К концу 1916 года жизнь… для большинства граждан… свелась к постоянному недоеданию, проживанию в нетопленых домах, ношению одежды, которую нужно, но нет возможности заменить, и прохудившейся обуви. Это означало, что день начинается и заканчивается суррогатами практически всего, что только возможно»[506]. Особенно тяжело жилось в Австро-Венгрии, даже в Вене, крупнейшем городе империи. В 1916 году реальная