Странница - Тамара Воронина

— Ничего. Я спрашиваю, а не утверждаю.

— А ты сам никогда…

— А я сам никогда, — прервал его шут. — И не думаю, что война заставила бы меня это делать. Убивать — да, конечно.

— Дураки все, — сообщила Лена. — А вы двое — особенные. Не поняли, что он хочет сказать.

— Ничего я не хочу сказать, — неубедительно запротестовал шут.

— Ну объясни нам, — куда более мягко, чем шуту, сказал Гарвин. Ну да, ее саму чуть не изнасиловал эльф. Перед ней ему стыдно. А перед шутом — нет. И перед его сестрой — тоже нет.

— Объясняю. Круг замыкается. Поэтому его надо разорвать.

— Почему ж люди не хотят его разрывать?

Милит молчал. Ему очень не хотелось спорить с Леной, хотя согласен он был с дядюшкой.

— Потому что люди злые, агрессивные, маложивущие, дикие, лишенные морали, — вместо нее ответил шут, — потому что они мелочны, необразованны и ни по каким свойствам не дотягивают до эльфов. А вы во всем нас превосходите. Кроме великодушия.

Гарвин не нашел, что ответить, и обратился к Лене.

— Я не оправдываюсь, Аиллена. Но мне кажется, ты способна понять.

— Я способна понять солдата, убивающего врагов. Понять мага, обрушивающего на города первый холод или огненный смерч. Понять некроманта, живущего только мщением. Но понять мужчин, насилующих женщин, извини, не могу.

Милит вдруг соскользнул со стула на пол, естественно, на одно колено, прижал к груди раскрытую ладонь.

— Клянусь тебе, Аиллена, я никогда больше не стану этого делать. Война или мир, Сайбия или Трехмирье, никогда.

— Верю, — кивнула Лена, — впредь не будешь. Но не потому, что считаешь это неправильным, а чтобы я о тебе плохо не подумала.

— Я солдат, Аиллена, — глухо сказал Милит. — Я всего лишь солдат. У войны свои законы.

— Знаю. Когда армия входит в город, девушки теряют невинность. Это про очень давние времена в моем мире. Везде одно и то же. Сядь, Милит. Разве мне нужны твои клятвы?

Он со вздохом сел, покосился на шута — тот снова был занят аллелью, и повесил голову.

— А я не буду клясться, — усмехнулся Гарвин. — Не хочу. И уж тем более не буду каяться за то, что делал это раньше. Чтобы уничтожить врага, его необязательно убить. Его можно унизить. Сломать. Показать ему, кто он есть, на что он годится. Это порой действеннее смерти.

— Ну понятно, на что я гожусь, — согласилась Лена, — как культурно выражался некий человек, быть эльфийской подстилкой.

Милит вскинулся, шут еще ниже опустил голову, а Гарвин стиснул зубы и проворчал:

— Ниже пояса.

— Если б ты мог только представить себе, что чувствует женщина… Ты бы сестру расспросил. Или Виану. Или Лини.

— Могу себе представить Лини, если она увидит в своем доме эльфа, — фыркнул шут. — А вот интересно, Владыка…

— Что Владыка? — поинтересовался Лиасс. — У вас открыто, потому я не стал стучать.

— Стучать ты не стал, потому что привычки такой не имеешь, — вздохнул шут, — да это не страшно. У нас тут разговор такой, Владыка… В приливе откровенности. Скажи, а тебе доводилось насиловать женщин?

— Нет.

— Ух ты, — удивился шут, — даже во время войн?

— Даже во время войн. Мне поклясться, Аиллена?

— Зачем? — ответил за нее шут. — У нас же прилив откровенности. Рад, что нас с тобой роднит хотя бы это. Правда, мне не приходилось воевать, я вырос в мирное время. А вот потомки твои ничего плохого в насилии не видят.

— А многие люди видят плохое в насилии? — спросил Лиасс, садясь в предложенное кресло. Шут переместился на кровать, скинул башмаки, забрался с ногами, обхватил колени и положил на них подбородок.

— Немногие, Владыка. То есть многие — в мирное время, а начнись война, все принципы будут забыты.

— Я и говорю, у войны свои законы, — буркнул Милит.

— А почему ты не запрещал своим эльфам, Владыка?

— Есть вещи, которые нельзя запретить солдатам, — пожал плечами Лиасс. — Ты хочешь спросить о мирном времени, шут? Если я узнавал о насилии, я судил.

— Шлепал по попке, — улыбнулся шут. — У вас мягкие наказания. Да и узнавал ты… Вряд ли люди приходили к тебе с жалобами.

— Разве твоя мать пришла к королю с жалобой?

— Ну если б и пришла… Очень может быть, что на ее жалобу и не посмотрели бы, если б вдруг тогда заново с эльфами договорились, — честно ответил шут. — Я ж не пытаюсь доказать, что люди лучше. Просто мужчины порой ведут себя, как скоты. И люди, и эльфы. Но вы всегда считали себя выше нас, хотя точно такие же скоты.

— Выговорился?

— Гарвин, не смотри на меня так, все равно не боюсь. Хочешь подраться? Давай. Накостыляешь мне и будешь счастлив.

— Не уверен, что он тебе так уж легко накостыляет, — попробовал сгладить напряженность Милит, — он не самый замечательный боец у нас. Он все больше по части магии.

— Тем лучше, — обрадовался шут. — Тогда я накостыляю ему и буду счастлив.

Зашли, и тоже без стука, Маркус и Карис с шианой и пряниками. Возникло некоторое оживление. После того как шиана была разлита, а пряники разобраны (Лене достался огромный, с корицей и орешками), Гарвин задал Карису и Маркусу тот же вопрос. Карис даже возмутился: как, мол, ты мог такое подумать, и Лена посмотрела на него с нежностью. Маркус почесал в затылке и покосился на Лену.

— Давай, — подбодрил его Гарвин, — у нас тут прилив откровенности.

— Было, — сказал Маркус очень неохотно.

— Ну что, это делает его хуже в твоих глазах, Аиллена?

— Это и тебя не делает хуже в ее глазах, — удивился шут. — Мы не о личностях, а об общем взгляде.

— Почему ж не о личностях-то. — Маркус поискал, куда сесть. Шут подвинулся, и он примостился рядом. — Надо бы о личностях. Мне шестнадцати еще не было. Шла война. Вторая эльфийская. Не такая, может, как у вас, однако в нашей истории она считается одной из наиболее жестоких. И вот взяли мы после осады и нескольких штурмов городок эльфийский, за каждую улицу дрались, за каждый дом, оставшихся в живых на площадь сгоняли, ну а женщин, прежде чем… Я ее взгляд до сих пор помню. Эльфы не плачут, а она плакала. Без слез. Видели глаза женщины, которая плачет без слез? Плачет от боли, унижения, ненависти, потерь? От того, что чужой солдат навалился на нее прямо здесь, где лежат трупы ее близких, ее мужа?

— И что?

— И ничего. В этом городе моя война кончилась. Так мечом рубанули, что кольчугу рассекли. Так что у меня было время подумать. Делиена, она была первая и последняя. Клянусь.

— Плачет без слез, — усмехнулся Гарвин. — Наверное, как Тана. Но ты, увидев, что она плачет, с нее не слез, а закончил. Я правильно понимаю?

Лена потянулась к поникшему Маркусу, взяла его за руку.